Кока - [7]

С Лясиком Кока познакомился в парижской кутузке, куда Лясик угодил за драку в арабском ресторане, а Кока – за чек[4] розоватого героина, что был продан ему барыгой с такими же розоватыми глазами. Не успев спрятать свои иудины деньги, мерзкий дилер тут же сдал его полиции. Коку оштрафовали, а Лясику письменно приказали полгода в Париж ни под каким видом не являться.

У себя в Амстердаме Лясик промышлял разными делами и делишками: обирал по кофешопам богатых американцев, обкуренных до состояния сурковой спячки, опаивал и обворовывал японцев в ресторанах, помогал другим аферистам выносить из супермаркетов аппаратуру по подложным накладным, ходил разменивать фальшивые купюры, проводил какие-то мелкие операции с псевдозолотом из Китая. Но бизнес с ворованными кредитками был ему больше всего по душе: сыграть в дорогом бутике холёного богача, набрать побольше гуччи-шмуччи и без помех расплатиться стянутой только что кредиткой (их он получал от сноровитых оливковых карманников-арабов, день и ночь шнырявших в одурманенной амстердамской толпе). При его росте, мягком баритоне и знании языков этот театр ему хорошо удавался, тем более что провал ничем особым не грозил: никто в полицию не звонит, говорят: “Сэр, у вас проблемы с кредиткой, сорри, сэр…” – и всё. Ну, сорри так сорри, ссориться не будем, сор из избы выносить не след… повертеть кредитку в руках… ослепительно улыбнуться… закинуть шарф за спину… с шутками уйти…

То же самое – с фальшивыми купюрами. Если лавочники, халдеи и продавцы замечали, что банкноты жидковаты, или тускловаты, или колонны в разные стороны разъезжаются, то они тоже, вместе с “мистером”, “сэром” и “сорри”, возвращали их, не вдаваясь в разбирательства, на что Лясик возбуждённо всплескивал руками: “Что за безобразие царит в нашем столь несовершенном подлунном мире! Только что взял их в банкомате! Надо же, куда современный аферизм проник!” – и с улыбчивыми реверансами, с “пардонами” и “сорри”, шарф за спину, уходил.

С одного удачно разменянного фальшака ему оставалась треть номинала, а две трети отдавались меланхоличному восточному немцу Дитриху, который где-то в ГДР умудрился украсть запчасти для денежного станка, с немецким маниакальным упорством собрал его в гараже и штамповал теперь в Германии фальшивки, а его жена, уродливая носатая Гизела, баулами вывозила их в Голландию. Иногда станок давал сбой – тогда на купюрах выскакивали неведомые значки, похожие на чернильные помарки, которые хоть и напоминали отметки кассиров, но в целом осложняли их сбыт.

Лясик жил в хрущёбообразном гетто, набитом беглыми восточными славянами и упёртыми мусульманами. Дома́ хоть на голландский манер и выкрашены в дикие цвета – жёлтый, морковный, лиловый, – внутри красками не отличались: в подъездах – серый цвет безнадёжного безденежного убожества. Лясику его социальную квартиру оплачивала, как он говорил, “королева Беатрикс со товарищи”, а снимать лучшую хаверу он не мог себе позволить (деньги то были, то нет, зависело от фарта). Себя он называл “отломыш”.

Дверь оказалась не заперта. Кока проник в квартиру.

По всей гостиной – картонки и ящики с добытыми в бутиках дорогими вещами: джинсы, майки, фотоаппараты, туфли, бельё, очки, купальники, кроссовки вылезали из всех щелей. У стены томились три разнокалиберных телевизора. Стены завешены костюмами, куртками, томагавками, подарочными саблями. Со шкафа свешиваются шнуры и штекеры. Там же – тюки и мешки до потолка.

Посреди этого развала в халате на голое тело скорбно сидел Лясик и ел йогурт.

– Жены нет? – Кока опасливо указал глазами на смежную комнату.

– Нет. Трудится на благо новой родины. Спиногрызы у тёщи.

– Они разве тут?

– Кто – родители жены? – Лясик оторвался от йогурта. – Конечно. Пару лет назад я их сюда перетащил, а то они в Совке с голоду кочурились в руках наших посконно-суконных супостатов… Хотя смерть тёщи многими может быть воспринята как вселенский праздник, я не из их числа. У меня тёща хорошо дрессирована. А тестя, перед тем как идти просить у голландцев убежище, я переделал в сарацина: принудил шахидскую бородёнку отпустить, – глаза у него и так, как у всякого русского, с чингисхановской раскосинкой. Намазы заставил наизусть выучить. Объяснил, как правильно раком стоять на коврике при молитве. На голову арафатку напялил, под мышку молельный коврик сунул. Какова рацея?.. Бывший инженер номерного завода из Каменска-Уральского, в арафатке и бородке, по моему наущению у голландского чиновника настырно интересуется, в какой стороне Мекка, это ему необходимо знать, без этого никак не жить… Слушай, золотко, Кокоша, случайно коньяка или водки у тебя нет? Башка трещит, словно стая кузнечиков! Мыслительный орган мучим отрыжкой… – Лясик с длинными смоляными волосами был похож на больного Тарзана в халате.

Кока усмехнулся предположению:

– У меня? Коньяк? Водка? Вот покури, если хочешь. Похмелье снимет, но вообще – слабоватая дурь…

Лясик всполошил рукой копну волос, пренебрежительно отмахнулся:

– Благодарствую. Я и сильную не курю, ты же знаешь. Каннабиум не для меня. Курение этой гадости сходно с застарелым онанизмом… А похмелье только йогуртом или герычем снимаю… Подождём, Баран обещал прийти…