Коготь серебристого ястреба - [3]

А вдалеке лениво кружили другие птицы, ловя теплые волны от быстро нагревавшихся скал, чтобы затем отправиться на поиски собственных жертв. Он знал, что это грифы. Их огромные крылья позволяли им планировать в волнах теплого воздуха, осматривая местность в поисках падали или умирающего животного. На земле они неуклюже скакали к туше павшего животного, но в воздухе были великолепны.

На юге он заметил чернохвостого коршуна, зависшего в воздухе; опустив хвост и быстро сделав два-три взмаха крыльями, птица замерла, чтобы чуть снизиться, потом снова последовали несколько взмахов — и вот уже коршун нацелился на жертву. С невероятной, почти сверхъестественной быстротой и точностью хищник ринулся на землю, выпустив когти и наклонив голову, и уже через секунду взмыл вверх, держа в лапах попискивающую полевку.

Издалека до мальчика доносились звуки леса. Мелодия дня отличалась от ночной, но в эту минуту дневные обитатели лесов начинали обнаруживать свое присутствие, тогда как их ночные соседи уже искали укрытия, чтобы поспать. Где-то поблизости трудился дятел, выискивая насекомых в коре дерева. По стуку Киели понял, что это большая птица с красной макушкой добывает себе пропитание: такие дятлы выстукивают медленно, громко и настойчиво, этот ритм совершенно не похож на более изящное стаккато их меньших собратьев с голубыми крыльями.

Солнце поднялось еще выше на утреннем небе, и вскоре костер погас; впрочем, он уже был не нужен, так как скалы успели вернуть себе дневное тепло. Киели поборол желание допить остатки воды, понимая, что следует сохранить их до тех пор, пока он не будет готов спуститься на ведущую к дому тропу. Напиться вволю он еще успеет у ручья, но сначала нужно туда добраться, а если сейчас он израсходует всю воду, то, вполне возможно, вообще не сумеет проделать этот путь.

Мальчики редко погибали в горах, но все же такое случалось. Племя старалось как можно лучше подготовить каждого ребенка, но те, которым не удалось пережить суровый ритуал обретения имени, считались обделенными богами, и скорбь их родственников вносила горестную ноту в празднование летнего солнцестояния.

Жара нарастала, воздух стал совсем сухим, и неожиданно Кнели понял, что приближается са-тата. Ветер с севера весь год приносил с собою холод, но летний ветер с запада с каждой минутой становился все жарче и суше. Мальчик и раньше видел, как трава сгорала на корню, становясь коричневой и ломкой, и плоды на ветвях лишались всех соков меньше чем за три дня, если дул этот ветер. Мужчины становились беспокойными, а женщины раздраженными, когда са-тата задерживался больше чем на несколько дней, и кожа у всех горела. В такие дни Киели с братом купались в реках и озерах, но по дороге домой они успевали так обсохнуть, как будто вообще не погружались в прохладную воду.

Киели также понимал, что над ним нависла опасность: если он здесь останется, са-тата высосет из его тела все соки. Мальчик взглянул на небо и определил, что до полудня ждать не больше двух часов. Он посмотрел на солнце, проделавшее уже полпути до своего зенита, и заморгал от навернувшихся слез. Он позволил себе на несколько мгновений отключиться, размышляя, кого посадят с ним рядом на празднике. В эти минуты, пока Киели ожидал в горах знака от богов, его отец встречался с отцом какой-нибудь юной девушки из местных. У них в деревне были три подходящие девушки, каждая из которых могла стать невестой Киели: Рапануана, дочь Дыма В Лесу, Джанатуа, дочь Сломанного Копья, и Перышко Синекрылого Чирка, дочь Подпевающего Ветру.

Перышко Синекрылого Чирка была на год его старше и получила свое женское имя тоже на год раньше, но ни в одной из соседних деревень для нее не нашлось сверстника, кому бы ее просватать. В этом году таких оказалось целых шестеро, включая Киели. У этой девчонки было какое-то странное чувство юмора — Киели никогда не понимал, почему она все время хихикает, что находит смешного. Она часто веселилась, глядя на него, и он испытывал неловкость, если попадался ей на глаза. Хотя он хорошо это скрывал, он даже ее побаивался. Но Рапануана была толстой и взбалмошной, а Джанатуа костлявой и настолько застенчивой, что вообще теряла дар речи в обществе мальчиков. Перышко Синекрылого Чирка была сильной и высокой и прищуривала глаза цвета меда всякий раз, заливаясь смехом. Ее светлая кожа, гораздо светлее, чем у остальных девчонок, была усеяна веснушками, а овальное личико обрамляла густая шевелюра цвета летней пшеницы. Киели молился богам, чтобы его отец отправился именно к ее отцу в ночь перед летним солнцестоянием. Потом вдруг его охватила паника, когда он понял, что отец вполне мог встретиться с кем-нибудь из близлежащих деревень: например, с отцом туповатой Пиалуи или хорошенькой, но вечно всем недовольной Нандии!

Мальчик вздохнул. Здесь он был бессилен. Он слышал много историй, какие обычно рассказывают у костра, о тосковавших друг по другу мужчинах и женщинах; множество из этих сказаний было заимствовано у певцов из долин, которым иногда случалось забредать в горы, где жило племя оросини. Тем не менее так повелось среди его народа, что отец всегда выбирал невесту сыну или жениха дочери. Иногда мальчик — нет, поспешил поправить себя он, мужчина — возвращался с гор, получив свое имя, и обнаруживал, что на празднике по случаю его возмужания рядом с ним не будет никакой невесты и ему придется ждать еще целый год. И совсем редко случалось, что никто из отцов не желал отдавать свою дочь новоиспеченному мужчине, и тогда тот покидал деревню и отправлялся на поиски жены или смирялся с одиночеством. Один раз Киели слышал о вдове, чей отец умер раньше ее мужа, и тогда женщина приняла в свою хижину какого-то скитальца, но никто из окружающих не считал это настоящим браком.