Когнитивный диссонанс - [23]
Шрифт
Интервал
с новым управляющим в деревню.
Дождей месяца два не было, можно попытаться проехать не дожидаясь замо —
розков. Там тебе и охота, и девки; ты там обо всём забудешь, да и о тебе никто не вспомнит».
«Вот они, нынешние-то женщины,» – написал в тот вечер Герасим. Он, последние три месяца, корпел над трудом, именуемым: «Как сделать сей мир гармоничнее
и что этому мешает».
Гера собирался
отослать это сочинение царю.
«А, что!?
Пусть Батюшка – Царь знает, какие таланты растут в его владениях.
Пусть помнит, на кого можно рассчитывать, кто готов, если надо, занять самые трудные, самые ответственные посты».
Разговор с Татьяной разгорячил Герасима, он писал всю ночь, и к утру его труд
обогатился главами о недостатках воспитанности и послушания в некоторых дворянских семьях, «…каковые недостатки, прямо приводят к неспособности достойно послужить Царю и Отечеству».
Упомянул он и о неумение современной молодёжи ценить любовь и дружбу, в чём, конечно, виновны их воспитатели, ибо, сии качества, должны прививаться с детства.
Живо были описаны различные примеры преклонения перед всем иностранным, в ущерб отечественному.
(Герасим, непременно упомянул бы, про необходимость «поддержки
отечественного производителя»… Но, в то время, такого выражения ещё не существовало).
Эх, надо б, подробнее рассказать про женское коварство, и пользу для отечества, и затем… как-то перейти к фразе,
в коей будут слова: «калёным железом», но солнце било в глаза, пора было спешить к «общественному пирогу».
День рождения – это особенный день в жизни каждого человека. И барыне всегда хотелось, чтобы в этот день все были счастливы.
Конечно, каждый понимает счастье по-своему, однако, в чём-то, все люди схожи, и существуют «вещи», «общение» с которыми, у всех вызывает приливы счастья. Такую «вещь», барыня ежегодно предоставляла обществу. Это называлось: «Общественный пирог» – то был большой пирог с гусятиной, который подавался на специальном блюде.
К столу, по установившейся традиции, приглашались все домашние.
Первый кусок подавали барыне, а затем, по кругу всем остальным.
Герасим слегка
опоздал к началу раздачи пирога…
Это он думал, что слегка. За неполные десять минут, на блюде произошли тотальные изменения, он узрел на блюде… матовый блеск и крошки.
Более на блюде не было… НИЧЕГО!!! Блеск пустого блюда, масляно – самодовольные, сосредоточенные на собственном чреве глаза окружающих, а пуще всего, атмосфера сытого безразличия – это поразило Герасима в самое сердце, которое недоумённо сжалось.
Виновна была, конечно, барыня.
Коварная, сегодня, она вместо обычной речи, пожелала всем «приятного аппетита» и ушла, сославшись на мигрень. Но остальные-то, остальные!
Как они могли!
Ещё вчера, все с ним дружили, называли умником, а сегодня… Они его, по сути, выкинули из общества. А разве можно, считать общество здоровым, если из него, вот так, запросто, могут выкинуть… не самых плохих его членов!
«Не самых плохих»! —
С горечью, усиленной голодом, повторил Герасим. Возмущённый разум его взывал к справедливости. (Любой, мало – мальски разумный, разум, возмутится, ежели его пошлют на кухню, спросить вчерашнюю кашу, ибо пирог – уже…
«Мальчик! Хочешь пирожка!? – А нету»! – Дурацкая шутка, не правда ли?)
Голодные мысли метались в голодной голове:
«Тут не только, в коварстве барыни дело, и, даже не только, в Татьяниной невоспитанности…
Тут, «блин», надо смотреть в корень: «престолонаследие»,
«система образования», весь строй… Вот сейчас, он пойдёт и…
напишет царю про всех…
всю правду.
А, кому ещё писать-то!?
Известно, все министры, все чиновники – дураки и воры, а Батюшка – царь, ежели ему открыть глаза…
«Добро же, домочадцы,
пусть царь узнает, в каких условиях, среди каких людей… его будущим помощникам выживать приходится…
И когда призовёт царь, спросит: «А, что делать»!? – Он скажет: «А, вот, что!!!»…
И Герасим, ушёл в свою комнату, дописывать советы Царю. И так он, всё умственно написал, что начальник жандармский, когда прочел,
только головой покрутил.
Эх, господа начинающие сочинители! Не знаете вы, сколь это
опасное развлечение – перо в руках. Это магическая, это завораживающая вещь: берёшь ты его, эдак, нежно, с самыми благочестивыми, самыми благоразумными намерениями,
и осторожненько, осторожненько…
Да, вдруг очнёшься на таких кручах, над такими безднами…
«Подними глаза, дорогой, что ты видишь окрест»?! —
«Не узнал? И, Слава Богу,
что не узнал!
Ни к чему тебе, пока, знать про
«места не столь отдалённые»… Ты, вот что, отойди-ка…
Только…Тихохонько – тихохонько,
может ещё не поздно».
Ох, Герасим!
Тоже ещё, князь Курбский нашёлся, переписку с царём затеять решил, в рассуждения, вишь, пустился.
Начал, понятно, с праотца Адама, и до того дорассуждался, что изначально, были все люди равны, а стало быть и… он – Герасим, с Царём – Батюшкой…
тово…
«Прости его, Царица Небесная!
Не со зла он…
Это всё, тьфу!
Образование… поганое – европейское,
всё книги эти… несуразные»…
И выходило, по Герасиму, что Царю нашему, Батюшке, более делать нечего, как о народе, сиречь о нём, Герасиме, непрестанно заботиться.
И, исключительно, на таких условиях, в стране нашей всем будет хорошо,