Когда журналисты были свободны - [9]

Яша был из их числа.

Блестящий репортер, он умел добывать информацию буквально из воздуха. У Яши было невероятное количество внештатных корреспондентов: они приносили ему свои заметки, статьи, репортажи. Редко заставали его в редакции (репортера, как и волка, ноги кормят), но это не смущало никого: свои опусы внештатники клали Яше под стекло, зная: не потеряется ничего.

При блестящих репортерских способностях Яшин уровень образованности и грамотности оставался где-то на уровне пятого класса средней школы.

Однажды кто-то из наших ребят отправил Яшу к пяти утра на вокзал:

– Яша, завтра через Самарканд будет проходить поезд, он везет Пулковский меридиан. Это же событие века! Сенсация! Ты напишешь?

Яша к пяти утра побежал на вокзал.

Потом – в редакцию.

Крыл нас последними словами, но и он, и мы понимали: розыгрыш с меридианом точно не будет последним. И Яша точно попадется.

Так вот, в тот момент, пока я решался на эпохальный разговор с Львом Юрьевичем, Яша радостно перепечатывал заметку от очередного внештатника, которую нашел у себя под стеклом. Информация тянула как минимум на лучший материал номера. Яша старался успеть, в секретариат с готовым текстом залетел пулей.

– Самаркандские археологи, – хохотали в секретариате, цитируя Яшу, – совершили восхождение на высочайшую гору области – пик Голгофа и обнаружили там мумию. Мумию, представляете?!

– Это что! – Они выхватывали друг у друга листки, требовали тишины. – В одной руке мумия держала синоним, а в другой – антоним.

Каким бы ни был драматичным мой разговор с главным редактором, я тоже засмеялся. Глядя на меня, захохотал и Лев Юрьевич.

– Ладно, – сказал он, отсмеявшись. – Подумаю я, что с тобой делать.

Через некоторое время он назначил меня заместителем ответственного секретаря.

Это была совсем другая работа. Мне уже не требовалось придумывать события, которые никогда не происходили, – я занимался литературной правкой и версткой газеты. И мой рабочий день порой растягивался до следующего дня.

Новости приходили с телетайпной ленты: агентства ТАСС и УзТА работали бесперебойно. Только сверстаешь номер, только порадуешься, что его можно подписывать в печать, – срочная новость. А значит, переверстывать первую полосу заново.

Линотипистки вручную набирают свинцовые буквы, укладывают их на тампаж, делают оттиск – мы снова вычитываем, вносим поправки, линотипистки делают новый оттиск. Иногда в печать мы подписывали газету в 3–4 часа ночи.

Потом снимали напряжение портвейном.

В пять утра я возвращался домой – меня встречала жена, в кроватке спал маленький сын… Как она встречала? С пониманием.

Я всегда очень хорошо помню людей, которые мне помогали. Пусть совсем немного, пусть косвенно, пусть всего лишь словом – но мне кажется, это очень важно: помнить добро. Есть только один провал в памяти, который никак не могу восстановить.

Я не помню, кто порекомендовал меня в ташкентскую газету ЦК комсомола Узбекистана. А может быть, это мне посоветовали: «Смотри, есть хорошая вакансия, попробуй!» Не помню. Силюсь восстановить этот момент, но – никак. Возможно, эта книга поможет найти человека, благодаря которому я в 25 лет оказался в Ташкенте. И стал тем, кого называли – номенклатура. Ответственным секретарем главного комсомольского издания республики.

Правда, первое время номенклатура жила в общежитии: квартиру мне дали не сразу. А вот персональная 21-я «Волга» (пусть и не новая) уже появилась.

Мне снова очень повезло с редакцией. Тогда в ней работали звезды ташкентской журналистики – репортер Рая Могилевская, мой зам Юра Зрящев (еще молодой, но уже очень тертый калач). Главным редактором был легендарный (для нас – точно легендарный) Геннадий Павлович Мара-Новик.

Мы были серьезны в своих газетах и выступлениях – но молоды и бесшабашны по жизни. Наша редакция располагалась в огромном здании Издательства ЦК компартии Узбекистана. Кажется, за два года работы я так до конца и не изучил все его коридоры, типографии, редакции.

Ташкент тогда потряхивало – даже спустя несколько лет после страшного землетрясения 1966 года чувствовались его отголоски. Так вот, поначалу, почувствовав шевеление земной коры, мы со своего четвертого этажа спускались на улицу: в соответствии с требованиями правил безопасности.

А потом решили – да ладно! – и оставались на своем четвертом этаже. Потолки высокие, бежать вниз-наверх долго. Пронесет!

Мне такой подход к жизни казался единственно верным. Я и сам, надо признаться, не был эталоном морали. Бывает, вызовет тебя главный редактор вечером на работу – срочно переверстывать номер, а ты уже не совсем трезв.

Впрочем, не переживаешь по этому поводу: главред тоже приехал в редакцию и тоже старается не дышать в твою сторону.

Ловила меня и цензура. Но это случалось и в Самарканде, и в Москве… Напишешь, например: «В военной части № 45 прошел концерт художественной самодеятельности», – главлит вызывает к себе, смотрит подозрительно: «А откуда ты знаешь номер этой части? Ты что? Ты хотел это в номер протащить?!»

Государственной тайной были, например, эпидемии. Про них ни в коем случае не позволялось ни писать, ни говорить. Или катастрофы – никогда, ни за что. Гостайна!