Когда закончилась нефть - [26]

Кабинет неудержимо заполняли сумерки. Они жадно и деловито пожирали свет и пространство. Девушка, выбежав из-за стола, бросилась к окну, у которого упал Гринок. Но к тому времени, когда она добежала, вся видимая поверхность океана уже покрылась отвратительной черной ваксой. Она лениво колыхалась толстым слоем жирного крема, старательно и бездарно притворяясь тем, что так невозвратимо погубила.

* * *

Планета Нефть, медленно плавясь, огибала по эллипсу горячую звезду Солнце.

Александр Прокопович ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ЭТИКЕТ

Весь этот город был одной огромной песочницей. Весь этот материк. Вся эта планета была горой песка, по недоразумению вышедшей на орбиту. Песок был в воздухе, в воде, еде, в местных женщинах и уже даже во мне — первом комиссаре русской дипломатической миссии на Эдеме. Довольно забавное название, если учесть, что для полной гармонии тут не хватало только чертей и котлов.

Местным здесь тоже не нравилось, но у них не было выбора. Максимум для местного — стены и крыша, чтобы кондиционер мог работать, и розетка, чтобы можно было подключить все тот же кондиционер и холодильник с местным отвратительным как бы пивом. Единственное достоинство напитка — сразу из холодильника он холодный. Вода вкуснее, а кефир крепче. Дикари. И с этими людьми я должен был подписать договор. О дружбе и сотрудничестве. Наш президент решил, что мы можем им что-то продать. Вероятно, у нас перепроизводство лопаток, пасочек и ведерок.

Детей здесь не было. То есть, конечно же, были, но, скорее всего, их держали подальше от дипломатов, хотя, немного пообщавшись с местными, — вполне допускаю, что они рождаются сразу с плохим характером, отвратительными зубами и ненавистью к чужакам. Под два метра. Может быть, наш президент хочет из них набрать пару полков? Большие ребята и очень опасные. Неприятные. Смотрят оценивающе — как бы быстро и легко убить. Говорят, они каннибалы, что, с учетом того, что кроме людей здесь другой живности — днем с огнем, — вполне возможно. А может, это одна из дипломатических легенд? Пока не приехал сюда — думал, что легенда, а встречаешься взглядом с одним из них — начинаешь верить.

Сегодня у меня важный день. Или последний. Если все получится как надо; я подпишу договор, смогу улететь домой и проведу блаженный месяц где-нибудь, где трава, река и земля. Черная, вязкая, с запахом. Потом снова в дорогу. Иногда я перестаю понимать, где я: дома, в очередной командировке или мне снится долгий кошмар. Когда-нибудь я проснусь и окажется, что можно жить не в перерывах между «я приехал» и «пора в дорогу», а просто жить…

Для моего заклятого друга, представителя немецкой дипмиссии, день подписания договора стал днем казни. Что-то не так пошло в храмовом комплексе — выказал непочтительность к местной святыне.

Трудно представить, чтобы Фриц Гейман был непочтителен. Еще его прадед служил в департаменте внешних сношений, и все Гейманы по мужской линии с детства готовились к одному — быть почтительными и дипломатичными.

Представители местных властей отправили немцам ноту протеста, в которой говорилось, что господин Фриц Гейман оскорбил их религиозные чувства.

Немцы добивались этого контракта долгих пять лет и первыми получили приглашение на подписание договора. Гейман стал первым иностранцем, которому позволили зайти в Храм. Оттуда вынесли его череп и таз. Эти два предмета лежали в традиционном для местных сундуке — они его делают из хитина какого-то здешнего насекомого — вместе с нотой протеста. Вероятно, для доходчивости.

Германия свернула свое представительство, улетели французы и американцы. Мы остались. Наш президент обожает монополию, а тут как раз такой случай. Я его понимаю — при худшем раскладе он получит мои череп и таз. Может быть, это его позабавит.

* * *

Я смотрел в зеркало и в какой-то момент понял, на самом деле передо мной череп, обтянутый кожей и мясом. Привычка примерять на себя новые обстоятельства. Я уже готовил себя к тому, чтобы стать просто черепом — без мяса и без кожи.

Тончайшая ткань рубахи, костюм — почти невесомый, но все равно вспотел я почти мгновенно. Пять ступенек и два метра от нашей миссии до автомобиля, а уже остро нужно в душ. Зачем я туда еду?

Мой переводчик — Масун. Все время кажется, что я его отвлекаю от чего-то важного и нужного. Он всегда идет чуть быстрее, не потеет, не пьет и не устает. Если бы у меня был остро нелюбимый и при этом приемный племянник — я бы вел себя с ним примерно так, как этот тип со мной. Хуже всего, когда он, пытаясь мне понравиться, улыбается. Он думает, что это улыбка — когда губы растянуты, но рот практически закрыт, за счет чего становятся видны его клыки. У местных довольно развитые клыки. А ведь с мясом на этом бесконечном пляже — большие проблемы. Ни птиц, ни каких-нибудь местных антилоп. И зачем им клыки? Лучше об этом не думать.

Масун попробовал улыбнуться еще шире, отчего глаза у него стали еще более монголоидными, того и гляди надорвет какую-нибудь мимическую мышцу. Это он от радости, что приехали. Остановка первая — дворец воинов. Дворец — просто потому, что другого слова для обозначения нехибары у них тут нет. Все — дворец. Большая хибара — тоже дворец.