Когда в пути не один - [51]

— Да, Алексей Николаевич, знаю. Извините за беспокойство.

Расстроенный после неудачного разговора теперь еще и с Юшаниным, Филиппов машинально рассматривал и раскладывал по ящикам стола поступившие сводки. «Что буду говорить изобретателю? Откровенно скажу — вариант один: дожидаться возвращения Лурина».

Прошло несколько дней, и хотя Филиппова так и подмывало снять трубку и поинтересоваться ходом лабораторных исследований, связанных с апробацией идеи Воробьева, от желания звонить в институт, как это делал раньше, он отказался: вдруг трубку сразу возьмет Воробьев? К сожалению, порадовать его было нечем. И вообще в жизни Владимира наступил период сплошного невезения: беды валились на него одна за другой. И самое неприятное заключалось в том, что он знал: они будут еще. Об этом свидетельствовала старинная примета. Молодой рожок месяца, он, к сожалению, увидел через левое плечо, а это всегда сулило различные неприятности.

Вначале позвонила мать и сказала, что бабушку, под старость лет лишившуюся своего угла, — в деревне у нее сгорел дом, и она теперь поочередно жила то у одной, то у другой, то у третьей дочери — побил зять средней.

— Поговори с ним, — попросила Владимира мать. — А сначала неплохо бы заехать к нам. Я перевезла ее к себе. Она сама тебе все и расскажет.

Возмущенный услышанным, Филиппов решил не тянуть с выяснением обстоятельств и во второй половине дня, отпросившись на час, заехал сначала к матери, а от нее к зятю, уже вернувшемуся домой после первой смены с завода «Красный вулкан». Поставив перед его окнами — семья сестры матери жила на первом этаже — черную «Волгу», Владимир вошел в дом родственников и без излишней дипломатии начал с цели своего приезда:

— И как, Андрей Павлович, у тебя только рука поднялась на старого, немощного человека? В чем дело?

От волнения зять сбивчиво начал рассказывать, как он опаздывал на работу, вышел из туалета, а тут бабка под ногами мешается. Ну он и толкнул ее нечаянно, не со зла, и она упала, оказывается, боком на угол тумбочки, стоявшей в прихожей.

— Я же нечаянно! — уверял зять.

— Представляю, как здоровый мужик нечаянно толкает сухонькую старую женщину! Вот что, Андрей Павлович! — Филиппов сурово смотрел в глаза зятю, и тот отвел их. — Чтоб подобного больше не повторялось. Иначе тебе не поздоровится. Это я тебе твердо обещаю. Если же не хочешь, чтобы она проживала у вас, как сестры договорились, будешь моей матери платить за ее содержание.

— Да я что, я — пожалуйста. Пусть живет. Не жалко, — заюлил зять.

Филиппов, несколько успокоенный тем, что выполнил поручение матери, возвращаясь на работу, всю дорогу с грустью думал о бабушке, которая вырастила семерых дочерей и сыновей; четверо из них стали учителями. А сколько ей приходилось нянчиться с внуками и внучками! И ко всем она относилась ласково, заботливо, учила быть добрыми и трудолюбивыми, как дедушка, который сапожничал всю свою жизнь. Владимир хорошо помнил из детства, что всякий раз, когда он ложился спать, дед при керосиновой лампе все еще сидел в своем углу, приводя в порядок обувку кого-нибудь из сельчан; а когда просыпался утром — дедушка был уже на своем рабочем месте, словно и спать не ложился вовсе. В рабочем уголке деда под рукой имелось великое множество разного инструмента: молотки, шилья, ножи сапожные, а в баночках и коробочках — гвоздики стальные и березовые, которые он изготавливал тоже сам, как и колодки необходимых размеров. Знаменитым сапожником дед вернулся из царской армии. Именно в ней ему довелось пошить хромовые сапоги самому императору российскому — Николаю. Этой высокой чести он удостоился во время службы на острове Цейлоне. А в молодости дед считался одним из лучших гармонистов села. И еще была у деда одна особенность: у него имелась большая, толстая тетрадь, в которую он записывал главные события своей жизни. «24 октября. Сегодня Алене вернул чесанки, а Петрухе продал хромовые сапоги»; «18 ноября. Получили письмо от Валентины с фронта. Читали вслух. Дай бог, чтоб живой вернулась»; «23 ноября. Лисенка, как только поправится, надо отвести в лес»; «27 ноября. Лисенок поправился и сразу загрыз одну молодку. Завтра отправлю его на волю».

Вовка помнил: с лисенком этим действительно была целая история. Он очень гордился, что ни у кого в деревне не было настоящей лисы, а у них — была. Дед из лесу принес лисенка в мешке, освободив из силка, которым зверек поранил себе шею, выходил его, а затем держал на привязи. Лисенок при виде людей забивался в подполье, а на кур и кошек бросался и как-то странно хрюкал при этом, а не лаял. Когда он подрос, сосед предложил использовать зверушку на воротник, но дед решительно отказался. А после того как семья лишилась из-за так и не привыкшего к людям хищника одной молодки, отвел его ранним утром в лес. В своей тетради он записал: «30 ноября. Выпустил лисенка на волю. Каждая божья тварь должна жить там, где предназначил ей господь».

И дед и бабушка были людьми верующими: бабушка прежде чем лечь спать, вставала перед иконостасом на колени и усердно крестилась, шепча слова молитвы. Владимир был маленьким и не знал, о чем она просит бога, а когда однажды, не выдержав, спросил ее об этом, она ответила ему, что просит господа Бога, чтобы все наши вернулись с фронта живыми, чтобы быстрее одолели супостата Гитлера, чтобы все мы зажили в достатке и добром здравии. Она и внукам прежде чем сесть за стол завтракать, обедать или ужинать, велела обязательно перекреститься, а потом приучила и к тому, чтобы все они, ложась спать, читали небольшую молитву: «Ангел-хранитель, святой покровитель, спаси и сохрани отрока Владимира».