Когда умирают боги - [47]

Себастьян покачал головой, хотя, по правде говоря, он был удивлен, но не столько самим высказыванием, сколько тем, кому оно принадлежало. Весьма нетипичная точка зрения для женщины, получившей изысканное воспитание и занимавшей привилегированное положение дочери графа, а затем жены маркиза. Также неожиданным для Себастьяна явилось то, что маркиз сам находил мнение жены забавным, даже милым. Подобная ересь вызвала бы у Гендона апоплексический удар.

— А что насчет вашего племянника, Бевина Эллсворта? Каковы его политические убеждения?

— Я бы очень удивился, если бы Беван хотя бы раз в жизни подумал о политике. Его ум занят гораздо более весомыми проблемами, главными из которых являются женщины, пари и покрой камзола. А что?

Себастьян подошел к маркизу. Тот все еще держал в руках пустую лейку.

— Что вы можете мне сказать об этом ожерелье?

Англесси перевел взгляд на серебряную подвеску с голубым камнем, лежавшую на ладони Себастьяна.

— Ничего, — ответил Англесси, наморщив испещренный старческими пигментными пятнами лоб, словно перемена темы его смутила. — А в чем дело? Откуда оно взялось?

— Оно было на вашей жене, когда та умерла. Вам известно, как ожерелье попало к маркизе?

Смущение уступило место легкому удивлению. Полный неведения взгляд был вполне убедителен.

— Нет. Понятия не имею. Я никогда прежде его не видел.

Себастьян прошелся пешком по улицам Лондона, прошагав из центра до Эджвэр-роуд и дальше, где аккуратные городские домики и мощеные улочки сменились многочисленными строительными площадками, а затем зелеными полями и огородами Паддингтона.

Хоть это и казалось невероятным, но он до сих пор не нашел никого среди знавших Гиневру Англесси, кто бы признал, что видел трискелион раньше. Мало того, если верить камеристке, Тэсс Бишоп, то в день своей гибели маркиза выбрала платье с воротником, что совершенно исключало какие-либо украшения на шее. Очевидно, ожерелье, как и атласное платье, было надето на Гиневру уже после смерти. Но зачем? И кто это сделал?

Хотя Себастьян считал это маловероятным, но все же предположил, что Чарльз, лорд Джарвис, продемонстрировал ему ожерелье просто для того, чтобы подключить к расследованию. Тем не менее даже если это было так, все еще оставался один вопрос: каким образом ожерелье, которому следовало бы покоиться на дне Ла-Манша, неожиданным образом вновь обнаружилось?

Объяснение, предложенное Гендоном, что украшение продал какой-нибудь крестьянин, нашедший тело графини, прибитое к далекому берегу, звучало правдоподобно. Но Себастьян не мог отмахнуться от другой, более вероятной версии, что Софи Гендон не погибла на той давней морской прогулке, а просто уплыла, оставив мужа, замужнюю дочь и одиннадцатилетнего сынишку оплакивать ее.

Себастьян устремил взгляд через луг, покрытый дымкой тумана, к ряду вязов, выстроившихся вдоль ручья. Еще ребенком он почти не питал иллюзий насчет родительского брака. Так уж было заведено в их кругу: мужья занимались делами парламента и своими клубами, тогда как жены были предоставлены сами себе и развлекались кто как мог. В воспоминаниях Себастьяна Софи Гендон была словно золотым лучиком, который появлялся ненадолго, источая нежность и любовь, а ее веселый смех до сих пор звучал у него в ушах все эти годы. В то же время его школьные дни были отмечены многочисленными кулачными потасовками, когда он защищал честь матери. Ибо в обществе, в котором неверность была самым заурядным делом, графиня Гендон славилась особой неразборчивостью.

С ближайшего поля взлетела ворона и хрипло закаркала, хлопая темными крыльями. Себастьян остановился, a потом свернул на Нью-роуд. Он никогда не считал свою мать несчастной, хотя теперь, оглядываясь в прошлое, он понял, что, скорее всего, именно отсутствие счастья не давало ей покоя, отчего ее улыбка была чаще всего грустна. Но неужели она так страдала, что взяла и просто уплыла в море, оставив всех их? Оставив его?

Виконт помнил боль потери, которую пережил в то лето. Он не поверил, когда ему сказали, какой трагедией закончилась прогулка графини. Он помнил, как проводил бесконечные часы под палящим солнцем, стоя на скале и глядя в море. День за днем он нес там вахту, до боли в глазах вглядываясь в освещенный солнцем горизонт, не появится ли парус. Но тот так и не появился. И теперь, предположив, что все это было ложью, Себастьян испытал всплеск горькой ярости и глубокую, непроходящую боль.

ГЛАВА 32

У графа Гендона и графини Софи родилось четверо детей, но в живых осталось только двое: младший и единственный сын и наследник, Себастьян, и старший ребенок, дочь Аманда.

Когда родился Себастьян, Аманде пошел двенадцатый год. В детских воспоминаниях виконта она сохранились как замкнутое, мрачное существо, вечно придиравшееся к нему и даже проявлявшее легкую враждебность. Аманда выросла в высокую надменную женщину, которая бесконечно кичилась благородным происхождением и не переставала злиться на суровую реальность древней традиции, по которой все титулы, поместья и богатства переходили к ее никчемному младшему брату.

В восемнадцать лет она вышла замуж за Мартина, лорда Уилкокса, человека степенного, респектабельного из родовитого и богатого семейства. Теперь она была вдовой, вполне обеспеченной по условиям брачного контракта, а также полностью управлявшей состояниями детей. Но обстоятельства смерти ее мужа в феврале прошлого года оставались туманными и лишь только усугубляли неприязнь между братом и сестрой.