Когда ты рядом. Дар - [54]

Видео

На лестнице слышны шаги. Кто это шагает по моей лестнице? Аманда? Нет, Аманда спит. Би? Нет, Би спит. Водопроводчик? Нет. Водопроводчик тоже спит. Может быть, Стелла?

— Убери камеру, Мартин.

Это Стелла. Моя жена. У нее своя красота. Она тут рассердилась на меня и убежала наверх. Сейчас она вернулась. Приятно снова видеть тебя, Стелла. Мы со страховым агентом Гуннаром Р. Овесеном приветствуем тебя.

— Убери камеру, Мартин!

— Мы же еще не закончили.

— Разве?

— Нет, Стелла, не закончили.

— Мартин, убери камеру и иди спать. Скоро утро.

— Подержи-ка камеру.

— Ну давай. И зачем?

— Что ты сейчас видишь, Стелла?

— Вижу твое лицо.

— И что скажешь?

— Скажу: это Мартин.

Это Мартин, скажу я. Мой муж. У него голубые глаза, но иногда, когда он думает, что его никто не видит, они становятся почти зелеными. На подбородке у него небольшая царапина, которая никогда не заживает.

Сейчас он сидит на диване цвета авокадо и смотрит в потолок. Интересно, о чем он думает?

Наверняка он о чем-то думает.

Может, он думает обо мне.

Может, он думает, что все превратилось в прах. Что внутри мы выгорели.

— Убери камеру, Стелла, и пойдем спать.

— Пожелай страховому агенту Гуннару Р. Овесену спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Гуннар Р. Овесен.

— Спокойной ночи, Гуннар Р. Овесен.

— Спите крепко. Приятных вам снов.

V. Падение

Стелла

Когда опора выскользнула у меня из-под ног, я обхватила живот своими длинными руками и сказала: «Вот мы с тобой и полетели». Ты такой маленький, не больше ногтя. Ты — сгусток плоти, покрытый слизистой оболочкой, небольшой вздувшийся холмик, пузырчатое образование. Для тебя нет пределов. Ты можешь стать кем угодно. Даже деревом, если захочешь. Но этого я тебе не советую. Я была знакома с некоторыми деревьями, они не очень-то разговорчивые. Я даже нервничать начинаю, когда оказываюсь рядом с ними. От меня много шума и гама, я повсюду оставляю следы. Это так раздражает. Когда-то мне самой хотелось стать деревом. Чтобы мое тело не оставляло следов. Но уж как вышло, так вышло. У меня текла кровь. Я смеялась. Когда я была беременна Амандой, я все думала, какое у нее будет лицо. Это была самая большая тайна. Я не только рожу ребенка — у него еще и лицо будет. И, когда я была беременна Би, я тоже все время думала, какое же у нее будет лицо. А вот теперь твоя очередь.

Пришла твоя очередь.

Теперь ты — тайна.

И когда-нибудь — а ждать осталось недолго — у тебя будет имя.

Дар

Посвящается Янне Ульман (1910–1996)

I. Окно

Когда после всевозможных «если» и «но» молодой врач сообщил новый диагноз и как-то нерешительно изложил, какие варианты лечения имели бы смысл, — не скрывая, что в конце концов эта скверная болезнь отнимет жизнь у моего друга Юхана Слеттена, — Юхан закрыл глаза и представил волосы Май.

Врач, светловолосый молодой человек, ничего поделать не мог, его большие небесно-голубые глаза подошли бы скорее женщине. Он не произнес слово «смерть». Он употреблял выражение «тревожные симптомы».

— Юхан! — сказал врач, пытаясь заглянуть пациенту в глаза. — Будьте любезны, выслушайте меня.

Юхан не любил, когда к нему обращались просто по имени. К тому же у врача был скрипучий голос. Такое впечатление, что голос у него до сих пор ломается, а может быть, в детстве родители кастрировали его, надеясь, что если он будет евнухом, ему откроется великое будущее, подумал Юхан. Ему хотелось указать врачу на неуместное обращение по имени, особенно принимая во внимание разницу в возрасте. Тот был моложе, чем сын Юхана, с которым он не разговаривал уже восемь лет. И дело здесь было не только в воспитанности, не только в том, что младшему по возрасту не пристало обращаться к старшему просто по имени, нет, дело было в том, что Юхан всегда стремился сохранять определенную дистанцию. Любые формы фамильярности — например, свойственную многим людям дурную привычку слегка приобнять человека (скорее, это даже не объятие, а легкое соприкосновение щек) — он воспринимал как некое неудобство, да и просто отсутствие уважения. Он предпочитал, чтобы собеседник, если этим собеседником не была его собственная жена, называл его Слеттен. Не Юхан. А именно Слеттен. Это ему и хотелось сказать врачу, но не рискнул, поскольку теперь портить отношения было бы неразумно. Он не хотел оскорблять врача. Разговор может принять иной оборот. Врач, чего доброго, начнет уточнять те подробности относительно состояния Юхана, о которых он умолчал, — просто потому, что почувствует себя оскорбленным, кому понравится, чтобы его обучали хорошим манерам.

— Я надеялся, что результаты будут несколько иными, — продолжил врач.

— Гм, — сказал Юхан, выдавив из себя улыбку. — Я ведь чувствую себя гораздо лучше.

— Иногда тело ведет себя вероломно, — тихо сказал врач, видимо не уверенный в том, что стоит так говорить больному.

— Гм, — повторил Юхан.

— Таким образом, — сказал врач, повернувшись к монитору, — как я уже сказал, есть причины для беспокойства.

Далее последовал небольшой монолог, который сводился к докладу о результатах обследования и выводах, в частности, о том, что теперь Юхану необходимо новое лечение, возможно, еще одна операция. Одновременно Юхан, который лишь изредка успевал вставить слово, пытался убедить врача в том, что он же действительно чувствует себя лучше, а это уж точно можно рассматривать как добрый знак. Даже если тело, как было сказано, ведет себя вероломно. Но когда врач в конце концов мимоходом произнес слово «метастаз», Юхан перестал убеждать его в чем бы то ни было. Метастаз! Всю свою взрослую жизнь Юхан ждал, что услышит это слово, ждал, боялся и предвидел. Даже теперь, после его смерти, нет причин скрывать, что Юхан Слеттен был безнадежным ипохондриком, человеком катастрофическим, и эта сцена — вечный кошмар ипохондрика, — разыгравшаяся сейчас между ним и врачом, репетировалась в его голове снова и снова со времен его молодости. Но в противоположность этому вечному кошмару, любовно срежиссированному и беспрестанно редактируемому в его собственной голове, сцена, произошедшая в действительности, была далека от того драматизма, каким Юхан наделял ее в своих фантазиях.