Когда титаны ступали по Земле: биография Led Zeppelin - [152]

Но даже Джимми теперь начинал испытывать скуку от групи, которые находили все, что он говорил, «сложным». Плант и Джонс дошли до того, что на время пребывания снимали дома подальше от Strip24. И хотя Пейдж с Бонэмом все еще были рады повесить шляпы на гвоздь в Riot House — если только на разных этажах, — Джимми, казалось, начал практиковать смену партнерш, выбирая их среди жен знаменитостей. Насладившись соблазнительной Биби Буэлл Тода Рундгрена, он теперь обратил свое внимание на Крисси Вуд — жену Ронни, находящегося в туре с The Faces, — которая стала его «особой подругой» на протяжении части тура, проходившей по Западному побережью. Впрочем, не настолько особой, чтобы не дать ему возможность попытаться соблазнить Джони Митчелл, сводившую его с ума с того времени, как он встретил ее на вечеринке в Лондоне двенадцатью месяцами ранее. Она тогда, казалось, была больше заинтересована Родом Стюартом — пока не появился ее будущий парень, ударник Джон Гуэрин, и Пейдж со Стюартом были быстро отправлены восвояси. Гуэрин был, по словам Стюарта, «волосатеньким». Однако спустя шесть месяцев Митчелл вернулась в Лондон на выступление Crosby, Stills, Nash & Young в Уэмбли. После был еще один званый вечер в Quaglino, на который пришли все участники Zeppelin и обнаружили Митчелл снова в компании ее впечатляюще волосатого бойфренда. И теперь, в Лос-Анджелесе, когда Пейдж, наконец, застал ее одну c друзьями в ставшем впоследствии модным ресторане «Гринхаус» на бульваре Сансет, они сели и проговорили полчаса, а затем Митчелл собралась уходить. Джимми старался уговорить ее остаться, но Джони вежливо отказалась.

В одну из других ночей во время пребывания в Лос-Анджелесе Джимми принимал у себя писателя Ника Кента и еще нескольких друзей — «серьезно накачанных кокаином [и] героином». Поводом послужил импровизированный ночной показ «Восхода Люцифера» в его номере. «Это длилось около получаса, — вспоминал Кент, — и состояло из любительски отснятого Энгером материала в стиле „домашнего видео“, изображавшего полностью обдолбанную Марианну Фейтфулл в черном одеянии, которая медленно брела вниз по лестнице, держа в руке зажженный подсвечник». Впрочем, смотря фильм сейчас, можно найти в нем гораздо большее, чем вспоминал, как известно, обдолбанный Кент. Вовсе не выглядящая «полностью обдолбанной» и не держащая подсвечник Марианна Фейтфулл — в сером, а не черном одеянии — имеет торжественный и пленительный вид, пробираясь по египетским пустыням c возвышающимися древними монументами, характерными для того региона. Остальная часть фильма — где калейдоскопом сменяются приковывающие внимание сцены и цветные изображения, напоминающие ранние «сюрреалистические» фильмы Бунюэля, — еще более интригующа и содержит обрывки реальных изображений магического ритуала, хотя стоит сказать, что Лесли Хаггинс в роли Люцифера не смог передать образ в полной мере убедительно. Больше Сумятицы, нежели Восхода. Дональд Кэммел в роли Осириса, Бога Смерти, выглядит лучше. Как позже вспоминал Энгер, он был выбран на роль, «поскольку всегда грозился покончить жизнь самоубийством. И в конце концов сделал это. Снес себе башку».

Оригинальный саундтрек Пейджа также вписывается удивительно органично. Его интенсивные и зловещие звуки придают неизбежно сложным образам атмосферу власти. Как он объяснял тогда: «Темп фильма великолепен. Он начинается очень медленно, а затем, скажем, спустя четыре минуты, немного ускоряется, и все это начинает затягивать… Там настоящая атмосфера и интенсивность. Она напрягает, поскольку вы знаете: что-то сейчас будет». По общему мнению, в фильме на короткий момент появляется сам Пейдж, держащий Стелу Откровения и смотрящий на фотографию Кроули в рамке. Стела является древнеегипетским погребальным артефактом, сыгравшим, как указано в «Книге Закона», роль в создании учения Кроули о Телеме. На ней также присутствуют отрывки из египетской Книги мертвых, в частности, слова «позволить астральному телу умершего по желанию снова посетить Землю». Эта кудрявая и бородатая фигура мелькает всего на несколько секунд, и то лишь в полуобороте, так что невозможно с полной уверенностью сказать, что это Пейдж. Вне всяких сомнений присутствует значительное сходство — годы спустя изображение именно этой сцены будет использовано в Калифорнии в рекламе ограниченного издания бутлег-копий саундтрека Пейджа, и Джимми ясно представлен там как часть фильма. Но если это Пейдж, то странно, почему Энгер никогда не рекламировал этот факт, учитывая то дополнительное внимание, которое эта сцена принесет его малоизвестному фильму. С другой стороны, Энгер достаточно странен, чтобы не захотеть упоминать о Пейдже. В любом случае это интригующая деталь для тех фанатов, которые муссируют его очевидные связи с оккультизмом в целом и с Кроули в частности.

Как обычно, настоящим плохим парнем в туре был Джон Бонэм. Поначалу это было забавно. Хотя ему и запретили водить машину в Британии, где он был пойман за превышение скорости «под воздействием», в Техасе он купил за 18000 долларов подогнанный под себя Корвет Stingray 1966 года (и часами сидел в нем с Китом Муном, ставшим резидентом и постоянным буяном Лос-Анджелеса, — вдвоем они просто дразнили двигатель, газуя). Джон также купил своему девятилетнему сыну миниатюрную ударную установку Ludwig, на которой учил его играть. «Не то чтобы он сильно хотел привести меня в музыкальный бизнес, — сказал мне Джейсон в интервью в 1990-ом. — Я думаю, он больше был заинтересован в том, чтобы я понял, что же он делал со своей жизнью. Он, бывало, получал удовольствие, наблюдая, как я постукиваю. Вроде „Вот он, мой мальчик!“» Плант рассказывал мне, что одним из его любимых воспоминаний было то, как Бонэм «стоял над Джейсоном с его маленькой ударной установкой, расположенной рядом с музыкальным автоматом. На Бонзо были узкие брюки и сиреневый пиджак, и он подбадривал ученика, сидевшего с высунутым языком, криками „Давай!“ Бонзо показывал ему The Isley Brothers, пока Джейсон не начинал стучать правильно». В статье того времени в журнале Melody Maker Бонэм выражал сомнения, что Джейсон пойдет по стопам отца. «Его невозможно ничему научить, — жаловался папа. — У него ужасный характер».