Когда сорваны маски - [44]

– Харри, как с тобой тяжело!

– Я думал, ты заинтересуешься, ты ведь такая любопытная… Думал обрадовать тебя…

– А если я откажусь? Придешь и выпорешь меня?

– Юнна, это в прошлом…

Мы замолчали.

В этот момент на самом верху, возле отеля, мне померещилась женщина с джек-рассел-терьером на поводке.

– Мне так много хотелось тебе сказать, но все перегорело, – снова раздался в трубке голос Юнны.

– Правда, Юнна, я не знаю, чем тебя утешить. Попросить у тебя прощения?

Она глубоко вздохнула:

– Ладно, что у тебя?

Мне потребовалось двадцать минут, чтобы изложить ей суть дела. Юнна записала нужные имена и пообещала перезвонить, как только что-нибудь прояснится. У нее двое малышей, а тот, кто считает декретный отпуск чем-то вроде затянувшихся каникул, – идиот. Она не могла обещать мне точно, когда объявится.

Я ответил, что буду благодарен за все, что бы она ни сделала. А потом сидел на пирсе и думал о Юнне Муберг, ее супруге и детях, которых никогда не видел, и о том, чем не стала, но могла бы стать моя жизнь.

Я прекрасно понимал, что она катится к черту.

Я не просто полагал так, я знал это наверняка.

Так стоит ли лить слезы о пролитом когда-то молоке?

Много думать вообще вредно, мысли нагоняют страх. Не об этом ли известная песня Рода Стюарта?

Она не слышала, как муж и Лади вернулись из Копенгагена, а когда проснулась, его уже не было в постели. Похоже, она больше не интересовала его как женщина. С каких же пор так пошло?

Что, если он удовлетворял потребность в сексе на стороне? Или теперь он реже нуждался в близости? Последнее естественно, ведь время не щадит никого.

С другой стороны, он никогда не отличался особой горячностью, всего лишь выполнял супружеский долг.

Только один-единственный раз все было иначе.

В тот день, о котором она никогда никому не рассказывала. Есть воспоминания, которые лучше держать в себе.

Тогда они развлекались в Бостаде, он со своей компанией, она со своей. Она спала в отеле, когда он вернулся домой, навалился на нее всем своим весом и сорвал с нее трусы. Она не была готова, но он взял ее за руки и прижал к кровати. Она извивалась от боли, задыхалась от запаха пота, спирта и еще чего-то едкого. На костяшках пальцев его правой руки выступила кровь. Она вырывалась, он встал на ее ноги коленями. Она всячески давала понять, как ей больно, но до него будто не доходило. Потом она вскочила, он догнал ее и повалил на стол, так что светильник, стаканы, лампа и телефон полетели на пол. Он схватил ее за шею левой рукой, а правой зажал ей рот.

Сделав свое дело, он улегся в постель, а она едва доковыляла до туалета.

Кровь и сперма стекали у нее между ног.

Так он ее изнасиловал.

Мужчина, который громко храпел в кровати и за которого через пару недель она должна была выйти замуж.

Она легла на диване в гостиной, рыдала во сне и очнулась оттого, что он гладил ее по щеке.

– Прости, дорогая, сам не знаю, что на меня нашло. – Он поцеловал ее в лоб. – Ты была такой сексуальной, и я не смог сдержаться… понимаешь?

Он успел переодеться и сжимал в руке теннисную ракетку. Собирался играть с Георгом Грипом.

Ей нравился Георг Грип.

Может, стоило хотя бы ему обо всем рассказать?

Нет.

Есть вещи, которые лучше носить в себе.

Есть тайны, которым лучше не покидать пределов семейного круга.

Он выпрямился и рассыпал на ее животе пачку купюр:

– Купи себе что-нибудь, а вечером после игры мы организуем ужин с шампанским.

Пять тысяч крон – столько стоило ее изнасиловать.

После обеда она спросила, откуда на его руке кровь.

– Напился вчера и ударился о стену, – улыбнулся он.

Потом до нее дошел слух, будто вчера вечером в ресторане была драка и кого-то убили. Но и на эту тему ей ничего не удалось вытянуть из мужа.

– Понятия не имею, что там произошло. Мы пили и веселились, только и всего.

Больше она никогда его об этом не спрашивала.

И никогда больше у них не было такого секса, как в ту ночь.

Время течет неумолимо. Лечит ли оно, этого она не знала, но боль забывается.

Постепенно пережитое унижение отложилось в каком-то дальнем уголке ее мозга, очевидно специально предназначенном для самых темных тайн, называемых еще семейными.

Теперь она помнила только этот чудовищный звериный рев.

И потом, когда они были на каком-нибудь светском приеме или, окруженные ликующей толпой, шли по красной ковровой дорожке, она то и дело скашивала на него глаза. Она недоумевала, каким образом мог вырваться из него этот страшный звук? Как сочетался он с безупречными манерами, смехом, обворожительной внешностью?

Она так и не потратила те купюры, а он даже не поинтересовался их судьбой.

Пять тысяч крон остались лежать на дне шкатулки для украшений, которую ей подарила мать. Быть может, они давно уже ничего не стоили. Время от времени правительство изымает купюры из оборота.

Для нее они в любом случае давно утратили всякую ценность.

Она пыталась поделиться этой тайной со своей матерью, но рассказывала, будто все случилось не с ней, а с одной ее подругой. «Не стоит раскачивать лодку, в которой сидишь», – заметила мать, которая, конечно, обо всем догадалась.

Позже она решилась открыть душу Мюффан.

– Милая Аггис, – улыбнулась та, – нам, женщинам, не стоит разочаровывать мужчин. Пусть они считают себя хозяевами жизни. Нам-то известно, кто на самом деле всем заправляет.