Когда сбывается несбывшееся… - [47]

И хотя секса, как известно, у нас в то время не было, тем не менее — люди встречались, люди влюблялись… И дети рождались тоже. Но профессорский сын, видно, не входил в их число. Призрак одиночества уже маячил перед ним. К нему явно прилепился ярлык старого холостяка и маменькиного сынка. Он подумывал, правда, об аспирантуре, которая давала ему возможность еще три года оставаться в Москве. Но сам-то прекрасно понимал, что заполучить ученую степень, пожалуй, еще сможет. Но вряд ли сможет заполучить женское сердце… То ли в силу своих личных достоинств и характера…То ли в силу того, что даже в «обществе равных возможностей» счастья и любви на всех не хватало, как, впрочем, и лимитированных мест в престижный вуз. А может быть, еще и потому, что цветок любви не цветет среди политиков, дипломатов и прочих высокопоставленных особ, как тонко однажды заметил французский писатель и большой эстет Андре Моруа? Может быть…Только есть сомнение, что Михаил его читал.

Что касается интересного блондина…

Панические настроения Николая докатились до Киева. По весне в квартире на окраине Москвы появился старший Бабенко — Григорий Иванович. Вместе с его раскатистым малороссийском «г» в чужом съемном доме появилась «горилка с перцем», вкусно запахло настоящим украинским борщом и яичницей, поджаренной на сале, а также домашней украинской колбасой с чесноком, которыми радушный хохол угощал однокурсников своего сына.

Как человек служивый и ответственный, он приехал в столицу, взяв недельку в счет отпуска. И первым делом отправился в институт. Пообщавшись там с деканом и даже ректором, он окончательно понял, что распределение, а значит — и будущее его сына зависит от наличия московской прописки (будь она неладна!). И чтобы заполучить ее, существовало три способа: либо женитьба на московской диве, либо фиктивный брак, либо междугородный обмен киевской квартиры на московскую. Ну, как было понятно, первый вариант уже отпадал. Вторая затея — женитьба за деньги (и к тому же, немалые) — казалась Григорию Ивановичу вообще непонятной и сомнительной. Значит, оставался только третий вариант. А был он, ох, как не прост! И не только потому, что киевлянину еще только предстояло узнать, что за шикарную трехкомнатную квартиру на Крещатике ему в Москве с радостью могут предложить лишь однокомнатную, или, в крайнем случае — двухкомнатную малогабаритку, нуждающуюся в ремонте, и без телефона, и, разумеется, не в центре Москвы. Что само по себе, понятно, не сулило особой радости.

Но самая большая печаль была в другом. Старший Бабенко был лицо номенклатурное, то бишь назначенное на свой нынешний почетный пост товарищами по коммунистической партии за соответствующие заслуги по работе. Ему, в прошлом первому секретарю райкома партии небольшого городка на юге Украины, восемь лет назад было оказано высокое доверие. Он был приглашен для работы в столицу Украины и назначен заместителем заведующего отделом сельского хозяйства киевского обкома партии.

Однажды, в коридоре Мила подслушала разговор отца с сыном.

— Конечно, — говорил сыну старший Бабенко, прикрыв дверь в комнату, — меня могут перевести в ЦК Украины, разговоры такие были… И это реально. Но надеяться, что меня потом переведут в Москву — это вряд ли. Значит, путем перевода ничего не получится. Да и сроки тебя поджимают…А это значит, что я могу уехать в Москву только сам от себя, порушив все наработанные связи, и с выговором в личном деле. Так как «товарищи наверху» этого не поймут, — сказал Григорий Иванович.

И в небольшую щель в двери Миле было видно, как старший Бабенко показал при этом пальцем в потолок…

— Просто так меня никто не отпустит, — продолжал Григорий Иванович, а на твою будущую карьеру им наплевать. А на своей я сам вынужден буду поставить крест, — вздохнул отец Николая. — Другого выхода у нас нет. Время поджимает…

— Да не переживай ты так, батя, — сказал Николай. — Не надоело тебе все эти годы за неурожаи зерновых и сахарной свеклы отвечать? Мало тебе что ли партийных проработок устраивали за эти годы? Ты ведь всегда боялся со своей должности слететь. Да пойми ты батя, это Москва… Совсем другие возможности.

— Да я понимаю, сынок, зря ты что ли в этом институте пять лет учился, — сказал старший Бабенко. — Не сворачивать же теперь с полдороги. — И добавил, — сначала я тебе помог, а там, глядишь, и ты отцу поможешь, когда хорошо устроишься…

— Не сомневайся, — заверил отца сын, — все устроится, если мы зацепимся Москве. Теперь только осталось мать уломать. Да, батя, я тебе не завидую…

— У-у-у, я сам себе не завидую, — невесело протянул Григорий Иванович, и было слышно, как отец с сыном чокнулись за успех своего мероприятия.

Мила тихонько прошла на кухню и поставила чайник на плиту. Скоро должен был прийти из института Виктор. Она глядела в окно, скрестив руки на груди, и думала об услышанном: «Вот как все оказывается не просто у выпускников этого престижного института». И радовалась, что ее «акции» москвички явно возрастают.

А старший Бабенко уехал в Киев, чтобы круто изменить свою судьбу. Как ни был простоват Григорий Иванович, но, видимо, не настолько, чтобы не понять, что Киев — это, конечно же, хорошо. Но Киев — это только столица республики, а Москва — столица всей державы. И интуиция подсказывала ему, что ради этого стоит круто изменить все. Тем более, что будущая жизнь и карьера сына были поставлены на карту…