Когда риск - это жизнь! - [26]

В качестве гарнира Патрик и Джинджер предлагают мне стебли водяных цветов, собранных в ближайшем озерце.

Прошу моих новых товарищей подарить мне несколько бумерангов, но те объясняют, что их племя бумерангами не пользуется. Это беспокоит меня: все-таки я приехал ознакомиться с обществом, в чьей культуре бумеранг занимает прочное место. А я уже встречался здесь с племенами, которым он вообще не известен. Что же я буду потом рассказывать, если не найду туземцев, пользовавшихся бумерангом? Подумать только: в Сиднее бумеранги выставлены чуть ли не в каждой витрине! Неужели и бумеранг такое же измышление, как «первобытное варварство», — плод фантазии белого человека?

Приезжаю в Порт-Ките с его католической миссией, объединяющей ряд племен: мурин бата, мурин нгарр, мурин ябин, нгармор. До миссии можно добраться самолетом или же, как поступил я, проделав захватывающее путешествие на специальном грузовичке.

Мы в пределах земли Арнгейма. Здесь чрезвычайно развито художественное творчество. Аборигены изображают на коре эвкалипта цветными красками, полученными в результате растирания цветных камней, сцены из своей жизни; церковный алтарь в миссии так же искусно разукрашен этими языческими рисунками.

Уже более пятнадцати дней пытаюсь я попасть к пинтуби, в самый центр пустыни. Прощаюсь с Патриком и Джинджером, они покидают меня, так как земля пинтуби — не их земля. Заметно волнуясь, признаются:

— Нам с тобой было хорошо. У нас с тобой все было общее. Мы пили из одного стакана, курили одну сигарету, спали в одной палатке. Другие белые люди так с нами не обращались. Они нам платили, одевали нас, но близко к себе не подпускали.

Оставляю обоим несколько долларов в надежде, что эта сумма не будет истрачена на алкоголь. Они послушно обещают не пить. Впрочем, неподалеку от миссии, как всегда, пригрелся магазинчик, в котором, хотя поить аборигенов и запрещено, ради прибыли не останавливаются перед нарушением закона.

Приехал мой товарищ Адальберто Фриджерио. У себя на работе в банке Фриджерио взял полугодовой отпуск за свой счет, добрался до здешних мест и снимает аборигенов на кинопленку.

В Дарвине я встречаюсь с Клаудио, 36-летним итальянцем, родившимся в Ровиго. Впоследствии Клаудио эмигрировал в Южную Америку и, наконец, в Австралию. Здесь он скитается из города в город, словно кочевник, и, чтобы кое-как прожить, работает кем придется: комиком в варьете, садовником, детским тренером по футболу. В Австралии мало жителей и потому велик спрос на рабочие руки. В Италии он звался Клаудио Бомбонато, теперь же изменил имя на Клаус Бомбойек. Это тоже можно сделать в Австралии за несколько долларов. Клаус — «романтик» без царя в голове, без какой бы то ни было цели в жизни. Его длинные ноги с готовностью шагают в любую сторону, куда поведет их любопытство хозяина. Он обожает бродить по земле, как паломник, спать прямо под звездным небом, настроив все свои чувства на восприятие Вселенной; он любит смотреть, слушать, постигать. Именно с такими «паломническими» настроениями мы спешим вступить в мир аборигенов.

Кстати, в Дарвине достаточно «цивилизованных» аборигенов. Они посиживают на камушках возле дверей какой-нибудь пивной. Я подошел поближе, чтобы сфотографировать их, но меня с угрозами отогнали — пьяные. Для этих несчастных, мужчин и женщин, лишенных традиционного наследия своей культуры, как и вообще для многих людей, утративших цель и смысл существования, алкоголь служит наркотиком, дающим обманчивую иллюзию жизни. Алкоголь — яд, который наша «цивилизация» дотащила даже сюда, до них, — вызывает сомнительную радость, очень скоро сменяющуюся опустошенностью, озлоблением, разложением.

Покидаем влажный город Дарвин на южноэкваториальном побережье и едем в Алис-Спрингс. 1600 километров прямой ровной дороги увлекают меня в центр Австралии. За время пути начинаю понимать, сколь Австралия велика и пустынна. Множество попугаев и прочих птиц, кенгуру, змеи; редкие, выжженные солнцем поселения; кое-где зеленые растения, политые водой, которую выкачивают из-под земли ветряными насосами.

Двигаясь по этой бесконечной равнине, воздаю должное альпинизму. Гора представляет собой вполне определенную видимую цель; вершина горы — главная точка отсчета, за которой твой путь вверх прекращается. Гора — идеальный пункт, откуда можно обозреть широкое земное пространство. А в безбрежной пустыне нет никакого целевого рубежа, разве только недостижимый горизонт. Здесь в огромном, вечно однообразном пространстве человек абсолютно не ощущает своего движения и теряется настолько, что начинает чувствовать себя бессильным.

Мне объяснили, что в пустыне смерть воспринимается как естественное явление. Мертвых подвешивают к деревьям или оставляют на съедение динго, опасным диким собакам. Когда иссякает вода в колодце, а следующий источник слишком далеко, глава семьи с согласия остальных ее членов может принять решение умертвить тех, кто больше не в силах самостоятельно передвигаться. Так живут и умирают пинтуби, последние аборигены пустыни, к которым я направляюсь в Папунию из Алис-Спрингс.