Когда приходит Андж - [3]

— Вы писатель?

— Журналист. Возьмите в воскресенье местную газету и посмотрите мой очерк. Но дело не в этом. Вам надо учиться (Анжела зевнула) В Москве много хороших вузов. Выберете себе по вкусу и приезжайте через месяц, а?

Анжела молчала, глядя на свои идущие ступни…

— Кстати, я забыл вам представиться, Анжелика, меня зовут… (Он произнес имя-отчество, сразу вылетевшее из головы, что-то вроде Борис Николаевич — скучно — он так и остался как был «жильцом»…) Вот мой телефон, — и он торопливо записал в блокнот, вырвал, словно они сейчас же расстанутся, Анжела взяла бумажку и не глядя засунула за лиф, причем жилец замолчал и сглотнул — вверх-вниз, как поплавок, качнулся его кадык.

— Мой сын учится в блестящем вузе, в замечательном, он называется МИРЕУ, и если у вас есть склонности к рисованию, то…

— Я не умею рисовать.

— Но я видел…

— Это картины брата.

— У вас правда есть брат?

— Я же сказала: старший лейтенант.

Они вдруг пошли молча. Она заметила, что идут они не как курортники, по набережной, а как местные — по Чехова.

— В этом доме, — тихо и убедительно сказал жилец, — помещалась лютеранская кирка, вон та улица называлась Лютеранский тупик, и жили здесь сплошные лютеране.

Анжела с любопытством посмотрела в ласковые глаза.

— Вон то дерево называется альбиция, — сказал жилец, как будто какой-то автор, хитро заморочивший голову ложными ходами, вдруг высунул свой шершавый язык между строк.

— Да неужели? — удивилась Анжела. — По-моему, это акация, ленкоранская акация (ее тончайшие нежнозеленые листочки цвета одного из ее бантов — она называла его ленкоранским — сейчас уже начали медленно сворачиваться на ночь, повисая слабыми жгутиками)

— Правильно, — назидательно подтвердил жилец. — Но второе название — латинское.

— Альбиция… — задумчиво произнесла Анжела.

— А это шикарное дерево называется айлант, причем, данный экземпляр — самый крупный на побережье.

— Вот уж нет, — засмеялась Анжела, — теперь уж вы меня мудрите! Это самая обыкновенная вонючка, зеленус воньюс вульгарис.

— Моя дорогая, это в просторечии. На самом деле — айлант. Нравится?

— Не очень. Альбиция лучше. Смотрите как… — она повернула к жильцу лицо и медленно, с нежной лабиализацией губ повторила это слово, причем жилец снова неприятно сглотнул, будто съел что-то не то.

— А вот, — продолжал он сладко, — Трахикарпус Форчуна…

Анжела нахмурилась.

— Больше не нужно, — сказала она. — Это веерная пальма. Она уже отцветает.

— Но это Трахикарпус Фор…

— Замолчите!

— Что с вами?

— Не называйте больше деревьев. И ваще, откуда вы все это знаете?

— Но радость моя! — воскликнул жилец, — разве это плохо, знать, наконец, мир, в котором живешь, вдыхать его краски, его слова, чтобы все это рассказать там, куда мы все уйдем? — он поднял глаза к небу и превратился в пастора.

Анжела тоже посмотрела вверх и увидела очень далеко птицу, которая с позиции своего парения следила за нею.

— А звезды вы знаете? — спросила она.

— Конечно, — ответил жилец. — Я даже могу вам кое-что подарить, — он порылся в кармане и протянул небольшую карту звездного неба. Анжела заглянула в нее, но неба не увидела, и накрыла карту ладонью.

— А вы можете их просто показать? — спросила она.

Жилец явно смутился и громко кашлянул. Звук был похож на откровенный выход дурного ветра.

— Для этого надо ночью пойти на открытое место, а ваша мать…

— Что вы все заладили — мать, мать! Мать вашу мать! — Анжела выругалась и жилец уставился на нее. — Я одна живу, на вилле Елена, в сарае, я свободна, вы понимаете?

— Очень даже понимаю, — почему-то опять заволновался жилец и, взорвав папиросу, стал пускать теперь уже вечерние дымы.

— Смотрите! — радостно воскликнула Анжела, схватив его за рукав, — Вон тот старичок у киоска.

— Старичок? — улыбнулся жилец. — Вовсе он никакой не старичок.

— Старичок, — твердо сказал Анжела. — Еще какой старичок, мне-то лучше знать.

Старичок Будякин в это время радушно беседовал с практиканткой киоскершей, та рделась, видимо, он говорил ей комплименты или делал гнусные предложения.

— Это, — объяснила Анжела, — одна из многочисленных живых достопримечательностей Южного берега, о них пока не пишут книжек.

— Чем же он знаменит?

— А вот этим и знаменит, — сказала Анжела, нарисовав в воздухе овальную раму, заключившую в себя старика и девочку. — Он сделал предложение руки и сердца каждой первой ялтинской ляльке.

— И вам, конечно, тоже?

— Раз десять. (Анжелу эта участь, к счастью, миновала) Это самый главный в городе жених, старичок Будякин.

— И много у вас таких старичков, то есть, тьфу… Я хотел сказать — достопримечательностей?

Анжела подумала, посчитала (София Ротару, Старуха-графиня, Вова-чалма, почтальонка Лариса, Петя-патефон и т. д.) прибавила, наконец, и себя, получилось восемь.

— Я думаю, вас все-таки девять, — сказал жилец, весело потрепав Анжелу по плечу.

— Знаете что, — сказала она, — сейчас мы с вами расстанемся, а в десять выходите к бассейну, когда будет совсем темно, ладно?

— Слушаю и повинуюсь, — с улыбкой ответил жилец и двумя пальцами коснулся на прощание ее руки.

Пока еще не стемнело, Анжела должна была проверить розы. Она знала все места в городе, где росли эти странные цветы, и сейчас, в разгар цветения, ежедневно совершала обход. Порой по ночам она выходила, крадучись, из дома и возвращалась вся исцарапанная, победно посвечивая фонариком, неся в руках охапку украденных роз, которые чаще всего росли за металлическими решетками, сторожились бешеными собаками… Хозяева надежно хранили свои цветы, словно гирлянды каких-то полных золота растительных кошельков.