Когда нам семнадцать… - [2]

— Максим Петрович, вы слышали? — срывающимся голосом спросил Вовка.

— О «Челюскине»? Да, слышал. — Учитель в раздумье взял указку, лежавшую в желобке классной доски, и подошел к карте. — «Челюскин» прошел вот сюда, в Баренцево море, — прочертил он путь парохода. — Преодолел льды Карского… В море Лаптевых — помните? — его встретил шторм. — Кончик указки медленно передвигался все дальше на восток. — В Чукотском море судну пришлось бороться со льдами. Одолели и льды, вышли в Берингов пролив — на самый край земли советской. До выхода в Тихий океан оставалось всего несколько километров, и вдруг… — Максим Петрович задержал кончик указки в правом верхнем углу карты, посмотрел на нас, как бы ища ответа…

— Тайфуны! — выдохнул Вовка.

— Да, тайфуны, — медленно опустил указку учитель. — Они вызвали течение, откинувшее пароход далеко на север.

— Ну и что же? — выпятив губу, посмотрела на карту Чаркина. — Потом что?

— «Что, что»! Читать газеты надо! — вспылил Вовка.

— Умник! Зачем мне читать, когда ты их читаешь?

— Эх, темнота!.. — Вовка хотел было еще что-то сказать, но увидел, что кончик указки уставился прямо на него.

— Так вот, Чаркина, — продолжал Максим Петрович. — Пароход «Челюскин» попал в сплошные льды, потерял ход и вынужден был дрейфовать. Льды раздавили его…

Наступило молчание. А потом заговорили все сразу:

— Что же теперь будет с людьми? Одни на льдине!

— Людей надо вывозить! Немедленно!

— Чукотка-то вон где… как же добраться?

— Да, далеко, — снова повернулся к карте учитель. — Правительство принимает срочные меры. Создана комиссия под председательством товарища Куйбышева.

Максим Петрович положил указку в желобок доски, одернул защитного цвета гимнастерку и взял в руки мел:

— Прошу приготовиться к выводу формулы…

Всю перемену в классе шли горячие споры.

— На собачьих упряжках вывезут! — настаивал Вовка. — Чего вы смеетесь? Чукчи запрягут собак в нарты — и айда на выручку. Они народ смелый!

— Упряжки! — посмеивался Игорь. — Нашел технику! Самолетами надо! С них и людей видно, и радио на самолете есть. И на полярных станциях тоже…

— Там-то все есть, — заметил я, поглядывая на авторучку, торчащую из кармана Игоревой блузы.

Игорь, перехватив мой взгляд, постарался засунуть ручку поглубже.

— Слушай, Лешка, — тихо сказал он, — у нас ведь еще многое не собрано. Ты контурную катушку намотал?

— Тебя, что ли, ждать?

— Кончил? Тогда я радиолампы куплю завтра же! Всё, Лешка, и не сердись! — Игорь вдруг растерянно-радостно взглянул на меня, потом на ребят и охнул: — Что я придумал! Надо быстро, в несколько дней, оборудовать в школе радиоузел, и тогда, тогда… мы сами свяжемся с лагерем челюскинцев!

— Тоже придумал! — презрительно откликнулся Вовка. — Спасать надо, а не связываться! Дела поважнее есть!

— Опять маниловщина пошла! — махнула рукой Тоня. — Ты, Игорь, подумай: разве просто связаться с лагерем?

— Ерунда! — пробасил, приглаживая пробивающиеся усики, Андрей Маклаков. — Действуй, Конструктор! Хочешь, я тебе на радиоузел тысчонок пять отвалю? О-го-го!.. — захохотал он, хлопая себя по карманам.

Игорь со злостью посмотрел на рослого Маклакова, которого мы все звали Недорослем, и ничего не сказал.

Пыл девятого «А» не угас и на следующем уроке. Нельзя было сказать, что кто-то разговаривал или шумел, но в классе стоял тот самый «пчелиный» гул, что сразу настораживает преподавателей.

— Прошу внимания! — сказал резким, тягучим голосом учитель литературы Ковборин. Глаза его мы не видели, лишь холодный блеск пенсне.

Гул утих. Вовка Рябинин поднял руку.

— Что вам? — поджал тонкие губы Ковборин.

Вовка встал и заговорил, тщательно подбирая слова. Он привык говорить быстро и потому теперь заикался, лицо у него и краснело и бледнело:

— Такие, я бы сказал, исторические факты, как гибель «Челюскина», Владимир Александрович, привлекают, я бы сказал, большое внимание общественности, и миллионы наших граждан, я бы сказал…

— Безусловно! — оборвал Ковборин. — Разделяю ваше мнение. Я убежден, что кто-нибудь, например, напишет героическую поэму… — Ковборин заложил руки назад. Был он длинный, прямой, как указка, и бледно-серое лицо его не выражало никаких чувств.

Класс затих. Поэму? При чем здесь поэма? Мы переглядывались, пожимали плечами. И всем стало как-то не по себе. Ведь Ковборин был не просто преподаватель, но и директор школы… А Ковборин, как ни в чем не бывало, взяв со стола кипу тетрадей и прохаживаясь меж парт, стал раздавать домашние работы.

Страницы моего сочинения были испещрены пометками. Ух, и погулял же по ним красный карандаш!

— Не вздыхай, Лешка, — толкнул меня под локоть Игорь. — Полюбуйся, что в моей тетрадке: «Очень плохо», «Мысль не сосредоточена», «Ересь», «Плохо», «Вопиющая неграмотность». Три-то ошибки — вопиющая?

— Чудак! — вмешалась в разговор Мила Чаркина. — Это же вам попало по всем правилам педологии. Ясно?

— А тебя что, обошли?

— Сейчас посмотрим… — Мила быстро-быстро перелистала тетрадь и мгновенно стихла.

— Ну? — повернулся к ней Игорь.

— Какое-то непонятное слово. Латинское, что ли? «Де-де-кус», — по складам прочитала Милочка.

— Дедекус? Ха-ха! Так это же «срам», — прыснул Игорь. — Не помог, значит, пятак…