Когда мы перестали понимать мир - [41]

Гейзенберга пьянило вдохновение, и он заметил, что они с Бором проделали практически тот же самый путь, что и той ночью, когда ему было озарение, только в обратном направлении. Наставник сразу же ответил ему в тему беседы: если мы не можем одновременно знать столь простые вещи, как положение и траектория движения электрона, то предугадать путь от одной точки до другой не сможем и подавно – можем иметь в виду только множество возможных путей. Вот в чем гениальность уравнения Шрёдингера: он сумел приметать бесконечное множество жизней частицы, все ее состояния и траектории к одному полотну – к волновой функции, которая показывает их наложение друг на друга. Там, где прежде каждой причине соответствовало следствие, теперь раскрылся целый веер возможностей. По сути своей физика не нашла прочную и безошибочную реальность, о которой грезили Шрёдингер и Эйнштейн; ту, где правит рациональный бог и дергает за ниточки мироздания. Они нашли царство странностей и чудес, детище капризной многорукой богини, которая играет со случаем.

Они проходили мимо того бара, откуда Гейзенбергу удалось сбежать, и Бор сказал, что его открытие стоит отпраздновать за бокалом пива. Хозяин только что открыл заведение, внутри было пусто, но при мысли о том, чтобы снова сесть там, Гейзенбергу стало тошно. Он предложил найти какое-нибудь кафе и выпить чего-нибудь горячего. Датчанин возразил: кто же празднует за кофе? И подтолкнул своего подопечного внутрь.

Они сели за тот же столик, который Гейзенберг занял той ночью. Бор заказал два пива, и они неспешно смаковали. Потом еще два, которые выпили залпом. Потом взяли еще, и Гейзенберг рассказал учителю о событиях той ночи: как незнакомец чем-то его напоил, как было страшно, как он поставил бутылку на стол, какие у него были ручищи, ну точно медвежьи лапы, и как сверкнуло лезвие ножа. Вспомнил горький вкус зеленого пойла, россказни того незнакомца, хлеставшие через край эмоции и свой позорный побег. Рассказал, что на улице стоял мороз, а у него начались завораживающие галлюцинации; корни деревьев пульсировали, в воздухе танцевали светлячки, он спрятал в ладонях одного, а потом огромная тень шла за ним по пятам до самого университета. Он рассказал всё о той ночи и о том, как провел следующие недели, как предчувствовал будущие события; как в голове вдруг началась настоящая буря идей и как с той ночи его одолевает неудержимое воодушевление. Однако почему-то кое-чего он так и не смог объяснить ни Бору, ни себе. Десятилетия спустя он поймет, а пока не может признаться, что видел мертвого ребенка у своих ног, а вокруг него в лесу стояли сотни темных фигур, словно предупреждали о чем-то, а потом вспышка света превратила их в пепел.

5. Бог и кости

Утром 24 октября 1927 года под серым брюссельским небом двадцать девять физиков пересекли парк Леопольда по заиндевевшему газону и вошли в одну из аудиторий Института физиологии, не подозревая, что через пять дней пошатнут основы науки.

Промышленник Эрнест Сольве построил институт с четкой целью: доказать, «что феномен жизни можно и дóлжно объяснить законами физики, которые управляют Вселенной и которые познаваемы через наблюдения и объективные исследования явлений этого мира». На пятый Сольвеевский конгресс, самое престижное научное событие своего времени, съехались и признанные мастера, и молодые революционеры от науки со всех концов Европы. Ни до, ни после него столько гениев больше не собиралось под одной крышей. Шестнадцать участников конгресса уже получили или готовились получить Нобелевскую премию, среди них Поль Дирак, Вольфганг Паули, Макс Планк и Мария Кюри – у нее уже было две премии, и она возглавляла комитет конференции вместе с Хендриком Лоренцем и Альбертом Эйнштейном.

Хотя конгресс назывался «Фотоны и электроны», все знали: главная цель мероприятия – проанализировать положения квантовой механики, области знания, которая немало пошатнула теоретическую часть, а ведь на теории строилась вся физическая наука.

В первый день выступали все. Все, кроме Эйнштейна.

Утром второго дня Луи де Бройль представил свою новую теорию «пилотных волн», согласно которой электрон движется как бы на гребне волны, как серфингист. И Шрёдингер, и физики из Копенгагена раскритиковали де Бройля в пух и прах. Он не смог постоять за себя и посмотрел на Эйнштейна, но тот промолчал, и робкий герцог не проронил ни слова до конца конгресса.

На третий день встретились две версии квантовой механики.

Исполненный уверенности Шрёдингер представил свои волны. Он объяснил, что его уравнение прекрасно объясняет поведение электрона, хотя ему пришлось признать, что, чтобы представить хотя бы два из них, понадобится как минимум шесть измерений. Шрёдингер смог убедить себя в том, что его волна может оказаться настоящей, она – не просто серия возможностей, но внушить то же самое остальным ему не удалось. В конце его выступления Гейзенберг сказал:

– Герр Шрёдингер верит в то, что может объяснить и понять результаты своей многомерной теории, используя лишь три измерения, нужно лишь, чтобы наши знания стали глубже. Я же не вижу, чтобы его расчеты оправдывали подобные надежды.