– Ну, дела… – произнес низкий бас мясника, когда гул немного утих и стали слышны отдельные голоса. – Спаси и сохрани, Господи…
Спаси и сохрани.
– Как же это? – слышалось вокруг. – Ведь дети были, дети!
– Нечистый попутал… Все его дела. Не зря этих жгут.
– А руки-то, какие были! Руки…
– Почудилось, почудилось все. Жарит страшно, вот и привиделось.
– А ну отойди! Куда прешь-то? Куда прешь?
– Смотрю, а жена – дите малое. Как есть дочка наша. Только ростом пониже будет.
– Не верю я этому. Не могло этого быть. Не могло.
– Говорю же: почудилось.
– Да куда ты все время прешь, скотина?!
– Смотри, смотри! Да не туда – на столб.
А у столба по-прежнему стоял со скрученными руками осужденный. Ничто кроме коротких каштановых волос не выдавало в нем того ребенка, который минуту назад испуганно звал маму. Запавшие глаза, обведенные темными кругами, тоскливо смотрели на помощников палача, которые заботливо поправляли разворошенный хворост. Подобравший же факел палач стоял в нерешительности. Он искоса погладывал на инквизитора, переминался с ноги на ногу, но не зажигал костер.
– Что стоишь?! – грозно спросил инквизитор, надвигаясь на него. – Не знаешь, что с осужденными еретиками делают?
Палач смиренно опустил голову.
– Но… когда мы были детьми… – неуверенно начал один из монахов. И тут же замолчал, словно осознав нелепость своих слов.
– Когда мы были детьми, – каркающим голосом сказал инквизитор, – мы не знали, что есть наш долг! Испугались?! Духом ослабли?! Искушение снизошло на нас свыше ниспосланное. Веру нашу проверить, души укрепить – вот что таинство это сделать должно. Тверже камня веру сделать… Сомневающихся указать, – многозначительно добавил он, взглянув на монаха, а затем обводя взглядом притихшую толпу. – А ну, палач! Что медлишь? Или на место его захотел?
И огонь факела лизнул радостно вспыхнувший хворост.
***
– Бесполезно. Все бесполезно, – с горечью сказал человек в плаще, глядя на разгорающийся костер и суетливо подкидывающие ветки фигуры. – Обречены.
Дон Диего покачал головой, тронул его за локоть и едва заметно кивнул в сторону стоящего неподалеку крестьянина. Тот со странным упрямым выражением не отрываясь, смотрел на пляшущие языки пламени. А его судорожно напряженные ладони плотно закрывали глаза сына.
