Когда дыхание растворяется в воздухе. Иногда судьбе все равно, что ты врач - [4]

Я БЫЛ УВЕРЕН, ЧТО БОЛЬ В СПИНЕ ОТСТУПИТ, КАК ТОЛЬКО НАПРЯЖЕНИЕ НА РАБОТЕ СПАДЕТ.

Через несколько недель у меня начались приступы сильной боли в груди. Неужели я врезался во что-то на работе? Как-то сломал ребро? Иногда ночью я просыпался на насквозь мокрой от пота простыне. Вес снова стал снижаться, на этот раз еще стремительнее, упав с восьмидесяти до шестидесяти шести килограммов. У меня развился постоянный кашель. Никаких сомнений уже не оставалось. Одним субботним днем мы с Люси сидели на солнце в Долорес-парке в Сан-Франциско и ждали ее сестру. Люси взглянула на экран моего телефона и увидела результаты поиска по запросу «статистика заболеваемости раком у тридцати-сорокалетних».

– Что? – удивилась она. – Я и не думала, что тебя это беспокоит.

Я ничего не ответил. Не знал, что сказать.

– Ты ничего не хочешь со мной обсудить? – спросила Люси.

Она расстроилась, потому что переживала за меня. Она расстроилась, потому что я ничего с ней не обсуждал. Она расстроилась, потому что я обещал ей одну жизнь, а дал другую.

– Скажи, почему ты мне не доверяешь?

Я выключил телефон.

– Пойдем поедим мороженого, – ответил я.

Мы планировали провести следующие выходные у старых университетских приятелей в Нью-Йорке. Я надеялся, что хороший сон и несколько коктейлей помогут нам с Люси снова сблизиться.

Однако у Люси были свои планы.

– Я не поеду с тобой в Нью-Йорк, – объявила она за несколько дней до предполагаемого отправления. Она хотела неделю пожить одна. Ей требовалось время, чтобы понять, что делать с нашим браком. Она говорила спокойным голосом, что только усиливало головокружение, которое одолело меня в тот момент.

– Что? – сказал я. – Нет!

– Я очень люблю тебя, поэтому все так непросто, – ответила Люси. – Мне кажется, что мы по-разному видим наш брак. Такое чувство, что мы близки наполовину. Я не хочу узнавать о твоих тревогах случайно. Когда я говорю, что ты исключаешь меня из своей жизни, ты не видишь в этом проблемы. Мне нужно другое.

– Все будет хорошо, – попытался заверить ее я. – Как только я закончу резидентуру…

Я ЧАСТО ВОЗВРАЩАЛСЯ ДОМОЙ НОЧЬЮ, НАСТОЛЬКО ИЗМОЖДЕННЫЙ, ЧТО ДАЖЕ НЕ ХВАТАЛО СИЛ ДОБРАТЬСЯ ДО ПОСТЕЛИ.

Неужели все правда было так плохо? Сложнейшая учеба на нейрохирурга, безусловно, негативно сказалась на нашем браке. Я слишком часто возвращался домой ночью, когда Люси уже спала, и просто падал на пол в гостиной, настолько изможденный, что мне даже не хватало сил добраться до постели. Слишком часто я уходил на работу еще до рассвета, пока жена спала. Но ведь это был пик нашей карьеры: большинство университетов хотели нас обоих: меня в качестве нейрохирурга, а Люси в качестве терапевта. Самое сложное осталось позади. Разве мы не обсуждали это десятки раз?

Неужели она не понимала, что это был худший момент для выяснения отношений? Разве она не знала, что мне остался только год резидентуры, что я любил ее, что мы были так близки к жизни, о которой всегда мечтали?

«Если бы дело было только в резидентуре, я бы смирилась, – сказала Люси. – Мы уже практически пережили ее. А если во всем виновата не резидентура? Ты правда думаешь, что все наладится, когда ты закончишь учебу?»

Я предложил отменить поездку, поговорить, сходить к семейному психологу, о котором Люси упоминала несколько месяцев назад. Но она оставалась непреклонна. Ей требовалось время, чтобы побыть одной. К тому моменту головокружение от неожиданных слов жены исчезло, сохранился только неприятный осадок в душе. Я согласился с ее решением. Если она хочет уйти, значит, наши отношения закончены. Если выяснится, что у меня действительно рак, я не скажу ей об этом. Пусть ничто не помешает ей жить той жизнью, которую она для себя выберет.

До отъезда в Нью-Йорк я заглянул к парочке врачей, чтобы больше узнать о самых распространенных видах рака у молодых. (Рак яичек? Нет. Меланома? Нет. Лейкемия? Нет.) На работе, как всегда, было напряженно. Вечер четверга плавно перетек в утро пятницы, так как я застрял в операционной на тридцать шесть часов подряд, проводя шунтирование сосудов головного мозга и спасая пациентов с гигантскими аневризмами[11] и артериовенозными мальформациями[12]. Я прошептал «спасибо» хирургу, который пришел меня подменить и дать мне несколько минут, чтобы я мог прислониться спиной к стене и облегчить боль. Возможность сходить на рентген у меня появилась только после окончания смены в больнице, перед тем как заехать домой, забрать вещи и отправиться в аэропорт. Я решил, что если у меня рак, то это может быть последняя встреча с друзьями, а если у меня рака нет, то и причины отменять поездку нет тоже.

Я примчался домой, чтобы захватить чемоданы. Люси отвезла меня в аэропорт и сообщила, что записала нас на консультацию к семейному психологу.

Перед посадкой в самолет я прислал ей сообщение: «Я бы хотел, чтобы ты была рядом».

Несколько минут спустя она ответила: «Я люблю тебя и буду рядом, когда ты вернешься».

МОЖЕТ, СО МНОЙ НЕ ПРОИСХОДИТ НИЧЕГО НЕОБЫЧНОГО. А МОЖЕТ, Я ПРОСТО БОЯЛСЯ НАКАРКАТЬ, ПРОИЗНЕСЯ ВСЛУХ СЛОВО «РАК».

За время полета спина ужасно онемела, и к тому моменту, как я добрался до Центрального вокзала, чтобы сесть на поезд и доехать до дома друзей, мое тело буквально пульсировало от боли. За последние несколько месяцев боль в спине была разной интенсивности: от терпимой до такой сильной, что мне приходилось замолкать на какое-то время, чтобы сжать зубы, и до настолько невыносимой, что я сворачивался на полу калачиком и кричал. В тот момент боль была очень сильной. Я лег на жесткую скамейку в зале ожидания и почувствовал, как мышцы спины начинают расслабляться. В таких случаях ибупрофен не помогал. Чтобы сдержать слезы, я начал глубоко дышать и называть каждую мышцу, охваченную спазмом: выпрямляющая позвоночник, ромбовидная, широчайшая, грушевидная…