Когда деды были внуками - [36]

И Савка тоже, напрягая все силы, оттаскивал куски, подрывался под глыбу и тоже не замечал крови, освобождая из-под глыбы человека.

А над их головами в потолке что-то похрустывало и поскрипывало, готовя им такую же страшную участь. Но об этом никто не думал.

Шатунова высвободили и унесли, а через несколько часов, ночью, рухнул весь потолок.

Когда утром Савка об этом узнал, мороз прошел по спине и ему показалось, что по ней застучали комья угля.

В тот день, работая, Савка неотступно думал о силе, которая заставляет людей, рискуя жизнью, спешить на помощь товарищу, попавшему в беду. Опять то же товарищество, что поддерживает безработного, заслоняет грудью уволенного. Новый свет озарял Савкин ум, радость наполняла до краев. Смущало только, что уж больно плохой был этот Шатунов. Савка обратился с этим к Катаеву в тот же вечер.

— Эге! — сказал Катаев, внимательно разглядывая Савку. — Не дело ты, брат, говоришь! Если скажем, у тебя в семье не все хорошие; есть, скажем, брат драчливый иль бранливый, так неужто ж ты за ним в воду не полезешь, дашь утонуть? А?

— Так ведь то семья, — сказал, запинаясь, Савка. — Одна, так сказать, кровь! А ведь мы-то здесь все чужие?

— Как — чужие? — вскипел Катаев. — Врешь, брат! Кто на одной работе работает, кого одинаково хозяин жмет — те друг другу не чужие. Роднит она нас, в одну семью сколачивает, и нет ее крепче. А опасности да прочие беды — это вроде как цемент для кирпичей: крепче спаивает. И мы, шахтеры, в отдельности каждый — кирпич: любой хозяин ногой в сторону отшвырнет, коли помешает ему на дороге. А сложи-ка нас вместе да цементом спаяй, мы — стена, для того ж хозяина неодолимая! А Шатунов, помяни мое слово, другим человеком станет. Так-то, простота! Ну, ты завтра об этом подумай, а там мы с тобой опять поговорим, — закончил Катаев, хлопнув Савку по плечу: он куда-то спешил.

С этого разговора Катаев и его дружки стали частенько с Савкой беседовать, прочищая его сознание.

Кого Савка искал, тот сам его нашел

Катаев был отличным шахтером, верным товарищем и безупречно честным человеком. Но много говорить он не любил: «Чего зря язык трепать? Делом доказывать надо, а не словами».

Речь его в первый день их сближения с Савкой была самой длинной за все время их знакомства.

И читать Катаев не любил: говорил, что не приучен.

Савка много раз пытался узнать у него: где он нашел свою правду? Почему он думает, что она правда? Но Катаев явно уклонялся от этих разговоров.

— Ты делай, как совесть велит: что все прочие шахтеры делают. И все тут.

Но Савке хотелось не только подражать другим, но и знать самому: где же правда? В чем она?

И он жадно вслушивался в каждый шахтерский крупный разговор, в каждую многолюдную беседу. Но говорили все больше о неполадках в работе и в быту, о подлостях хозяев и подрядчиков, о том, как погуляли в прошлое воскресенье. Тех речей, что слыхал, бывало, Савка от учителя, здесь не слышно было, И людей таких, как он, Савка здесь не встречал. А как хотелось ему встретить! Как рвалась к ним. его душа! Но не было их: не попадались.

И вот однажды, когда Савка никого не искал и ничего не ждал, такой человек вдруг сам явился на его пути.

Произошло это совершенно случайно.

Вагонеткам, которые Савка гонял, потребовался ремонт. Явился кузнец — Савке не приходилось его до тех пор видеть — и занялся ремонтом.

Работа кипела в его ловких сильных руках, и Савка глядел на него как завороженный: вот на такую б работу поступить. Это не то что кнутом лошадиные спины охаживать. У него инструмент-то словно живой, будто сам работает!

— Здорово, Кондратов!

— Как живешь, Кондратов? — вдруг услышал Савка от проходящих шахтеров.

Савка вздрогнул. Фамилия показалась ему знакомой, Вспомнил: подрядчик Авдеев говорил свату о смутьяне Кондрашове!

Савка поспешно зашарил глазами по сторонам — кого зовут? Никого, кроме кузнеца, вблизи не было. Значит, приветствия относились к нему. И значит, Кондратов — он… Савка по-новому посмотрел на кузнеца: ничего особенного — человек как человек. Не больно высок и не мал. В плечах широк. Смотрит весело. Шутит.

А шахтеры, завидя кузнеца, подходят кто по делу, а кто и так, здороваются, затевают разговоры.

Разговор сегодня у всех один: про увольнение. Прошел слух, что хозяин собирается остановить работу на нескольких менее прибыльных участках, а значит, несколько десятков людей будут выброшены вон.

Шахта огромная. На трех ее штольнях работает около тысячи человек. Сколько же лишаются работы? Кто?

Эти вопросы с утра никому не дают покоя. Люди растеряны, угнетены. Работа валится из рук.

Один кузнец и в ус себе не дует! Работа у него спорится на диво и ведет себя как всегда: и слушать всех успевает, и отвечать, да всё с шуточками, прибауточками.

Никогда еще Савка такого веселого человека не видал. Однако прибаутки у него какие-то чудные, непростые, заковыристые. Иная щелкнет по мозгам, как крапивой: горячо станет!

Пока Савка разгадывал кондрашовскую прибаутку, тот заговорил об увольнениях:

— Полсотни человек с шахты выбросить для хозяина — плевое дело. Еще девятьсот пятьдесят останутся горбачить: довезут воз. А вот ежели вся тысяча кирки побросает да наверх вылезет — уголечек-то и стал! И грузить нечего, и барыши — тю-тю! Вот тут у хозяина в носу и зачешется! — приговаривает Кондратов под удары молотка и одобрительный гомон собравшихся. Начальства вблизи не видно, возле кузнеца уж с десяток людей задержался. — А ежели к ним в компанию еще пяток — десяток шахт подберется? Чем тогда запахнет в господских горенках вместо духов-ароматов?