— Аусвайс может быть фальшив, — по-русски сказал офицер. — Ваш муж нет там, где поставлена печать. Я сам еду оттуда…
Мать молча, со сжатыми губами, смотрела, как эсэсовцы растаскивали продукты, вытряхивали из узлов и чемоданов отрезы, платья, белье… Им оставили лишь повозку с лошадьми, — даже корову отвязали. Мать не плакала, только стискивала руку сына. Остальное отобрали под самым Климовом. Они с матерью ночь провели в лесу, слышали канонаду, в небо взвивались разноцветные ракеты, гудели невидимые самолеты, утром их остановили люди в красноармейской форме, мать не стала показывать им «аусвайс», потом она его спалила в костре. Бойцы сказали, что лошади нужны для орудийных расчетов, идет наступление по всему фронту, фрицы драпают.
— Наобещал твой батька рай земной, — сказала мать. — А оно вот как все повернулось! И мне, дуре, поделом. На чужое позарилась, а небось и своего лишилась… Как говорят, жадный глаз только сырой землей насытится…
Дом в Андреевке был цел, а вот от хозяйства и паршивой курицы не осталось. Мать бродила по дому злая, растрепанная, то и дело шпыняла Игоря, заставляла ходить с санками в лес и рубить там сучья, сухие деревца. В поселке на них первое время косо посматривали, старший брат Павел и Вадька Казаков гоголями ходили по поселку в красноармейской форме, на гимнастерках у них блестели боевые медали, которые они заработали в партизанах. В 1943-м немцы редко бомбили Андреевку, а в сорок четвертом если и пролетали над поселком самолеты, то лишь советские. Все говорили, что немцам скоро капут, по радио передавали сводки Информбюро, звучала веселая музыка.
Первое время Вадим и Павел носили на груди свои медали, но потом перестали: незнакомые люди, особенно военные, требовали у мальчишек документы, грозили отобрать боевые награды. Не верилось им, что поселковые мальчишки заслужили их в боях с фашистами.
И разве каждому будешь рассказывать, как они с партизанами пускали эшелоны под откос, обстреливали грузовики с солдатами, нападали на мотоциклистов?
В свою компанию Игоря не приняли, хотя и не обижали… Он сам на них обиделся. И вот из-за чего. Как-то мать послала его к Абросимовым за Пашкой — он там теперь жил и дома почти не показывался, — Игорь пришел туда. Старший брат, Вадька Казаков и Иван Широков играли на лужайке в карты, в банке лежали смятые трешки, пятерки, десятки. Игорь, забыв про поручение, подсел к ним и протянул руку за картой. Державший банк Вадим сделал вид, что не заметил.
— У меня сотняга! — похвастался Игорь, показав зеленую бумажку. Советских денег у них было много, мать перед отъездом в Калинин закопала в подполе целую цинковую коробку из-под патронов, набитую ассигнациями.
— На ворованные деньги не играем, — не глядя на него, буркнул Вадим.
— Какие ворованные? — взвился Игорь. — Мать сховала в подполе…
— А откуда они у вас? — спросил Иван, тараща на него злые глаза. — Твой батька — шпиён. До войны получал их от фашистов — за то, что ракеты в небо пущал. А как он саперов у электростанции убил?
— Мамка молоко красноармейцам продавала… — упавшим голосом произнес Игорь, но ему никто не ответил. — Я за батьку не в ответе, — помолчав, повторил он слова матери.
— Яблоко от яблони… — усмехнулся Вадим, встретившись с угрюмым взглядом Павла. — Катись ты, Шмелев-Карнаков, от нас подальше! Смотреть-то на тебя, гаденыша, противно!
— Много награбили под Калинином? — подковырнул Иван. — Говорят, твоя матка, как помещица, всей деревней заправляла.
— И батраки из военнопленных на вас горб гнули, — ввернул Вадим. — Думаешь, мы забыли?!
Лишь Павел молчал и хмуро смотрел в свои карты. Как-никак Игорь ему приходился братом по матери.
— Чей ход? — пробурчал он.
— Твово батьку наши к стенке поставят, — сказал Иван. — Эх, хорошо, коли бы его у нас в Андреевке судили!
— Его еще поймать надо! — со злостью вырвалось у Игоря.
— Глядите-ка, он еще защищает врага народа! — уничтожающе посмотрел на него Вадим. — А ну вали отсюда, гаденыш, пока кровь из сопатки не пустил!
Игорь не нашелся, что ответить, поднялся с колен и отправился домой, матери заявил, что больше к Абросимовым ни шагу, та только вздохнула и отвернулась.
А потом он подружился с поездным воришкой, ошивавшимся несколько дней на вокзале. Тот не стал спрашивать, кто у него батька, охотно вытащил из кармана карты. За два дня Игорь в бешеном азарте ухитрился проиграть в «очко» все материны деньги, переложенные из цинковой коробки в комод под постельное белье. Поняв, что он натворил, не выдержал и заплакал. В карты они резались под железнодорожным мостом через Лысуху. У него даже мелькнула мысль закрыть глаза и кинуться вниз головой, в каменистую неглубокую речушку… Каким ни было заскорузлым сердце у воришки — его звали Глиста, потому что он был тонкий и худущий, — а, видно, и ему стало жалко в прах проигравшегося мальчишку.
— Чего ты давеча толковал про корову-то? — спросил Глиста, глядя на него выпуклыми карими глазами с длинными девчоночьими ресницами.
— Мамка хотела на эти деньги корову купить… — выдавил из себя Игорь.
Глиста, не считая, разделил объемистую пачку денег на две равные части, одну вернул Игорю.