Когда боги глухи - [2]

— Я здоровый, — выдавил он.

— Не всем же быть летчиками? — Не глядя на него, Тарасов что-то быстро писал в историю болезни. — Если будешь следить за своим здоровьем, проживешь сто лет… Никто тебя в инвалиды не записывает, но с летным училищем тебе, голубчик, придется распрощаться. Да ты не паникуй, Вадим, столько прекрасных профессий на свете! Найдешь еще дело себе по душе.

Потом было несколько бессонных ночей на госпитальной койке, он изучил высокий побеленный потолок и, закрыв глаза, помнил, где на нем какая трещинка, полоска, выбоинка… Решение ВКК было категоричным: «В мирное время не годен к военной службе, в военное — ограниченно годен к нестроевой». И вот он с медицинской карточкой, демобилизационными документами, билетом до Андреевки стоит с Людой Богдановой на перроне под большими круглыми часами огромного харьковского вокзала.

Глаза у Люды грустные, ветер колышет ее плиссированную юбку, к резиновому боту прилепился ржавый прошлогодний листок.

— Не получилось из меня графа Монте-Кристо, придется переквалифицироваться в управдомы…

— Зачем в управдомы? — принимает его слова за чистую монету девушка. — Иди лучше в артисты.

— В артисты? — ошарашенно смотрит он на нее.

— Ты хорошо Есенина читаешь, — улыбается она. — У тебя выразительное лицо, приятная улыбка. Вот только нос толстоват. Может, еще открытки с твоим портретом будут в киосках продавать…

Когда-то в партизанском отряде под хоровую песню «Было у тещи семеро зятьев… Ванюшенька-душенька любимый был зятек…» Вадим чертом выскакивал в длинной красной рубахе, подпоясанной веревкой, и начинал лихо отплясывать на полянке. Но когда вечерами запевали у костра в лесу, на него шикали: мол, не вылезай, фальшивишь… А петь ему нравилось. Бывало, Абросимов первым заводил песню, а остальные подхватывали. Где сейчас Павел? В Андреевке или тоже куда-нибудь подался? Он мечтал стать учителем, а Вадим уговаривал его вместе поступать в авиационное училище…

— Вадик, скажи, ты женился бы на мне? — спросила вдруг Люда.

— Нет, — рассеянно ответил тот, думая о своем.

Голубые глаза Богдановой потемнели от обиды, она секунду молчала, потом швырнула ему в лицо:

— Чего же ты тогда ходил ко мне? Слова красивые говорил? Все это вранье?

— Ты мне нравишься…

— Хоть бы из вежливости пригласил поехать с собой, — сказала она. — Конечно, я бы никуда не поехала, но…

— Я и сам, Людочка, не знаю, куда мне ехать, — вырвалось у него. — Или с милым рай и в шалаше?

— Моя подружка вышла замуж за курсанта вашего училища, пишет, что он уже капитан, у них родились двойняшки…

— А почему бы мне действительно на тебе не жениться? — произнес он, задумчиво глядя на нее.

— Женись, — смягчилась она. Видно, это слово магически подействовало на нее.

— Поедешь со мной в Андреевку?

— Куда-куда?

— Есть такой небольшой поселок, со всех сторон окруженный бором, там растут белые грибы, черника, малина… Наймусь в лесничество, будем жить на берегу синего озера, приручим лося, будем зимой на нем кататься…

— Из Харькова в какую-то Андреевку? — нахмурилась Люда. — Ты что, меня за дурочку принимаешь?

— Ты умная, Люда, — усмехнулся Вадим. — Плюнь на меня! Еще найдешь ты своего летчика и улетишь с ним аж на самые Курильские острова!

— Если бы ты был летчик… — мечтательно улыбнулась она. — Другая моя подруга, Варя, тоже вышла замуж за летчика.

— Летчик… воздушный извозчик! Знаешь, кем я буду?

— Знаю. Управдомом, — насмешливо отрезала Люда.

— Милиционером! — вдохновенно заявил он. — Буду дежурить в городских парках и выслеживать парочки, которые грешат на скамейках, буду безжалостно их штрафовать! Молодые люди должны венчаться в церкви, как говорит моя бабушка, и спать в постелях…

— Ты на что намекаешь? — холодно спросила Люда.

— А может, мне пойти в попы? — невинно заглянул ей в глаза Вадим. — Отпущу длинные волосы и бороду, стану венчать молодых, крестить в купели новорожденных, отпевать покойников… А ночью читать у гроба Библию и заучивать псалмы… — Он поднял глаза к небу: — Раба божья Людмила, ты веришь в господа бога?

— И я с этим человеком потеряла целый год! — с сожалением посмотрела на него девушка. — У тебя и на грош нет серьезности.

— Встань на колени, Людмила-аа-а, и я отпущу тебе грехи-и твои-и-и… Аминь!

— Ну и болтун! — Девушка бросила на него презрительный взгляд, потом повнимательнее взглянула на него: — Вадим, ты никак плачешь?

— Я? Плачу?! — неестественно громко рассмеялся он. — Пылинка от паровоза попала в глаз… Чтобы я плакал-рыдал? Такого никогда еще не бывало, женщина! Из меня, как из камня, слезу невозможно выдавить…

Он яростно тер рукавом зеленого кителя глаза, однако закушенная нижняя губа заметно дрожала, а глаза предательски блестели влагой.

— Я ни о чем не жалею, Вадим, — почуяв женским сердцем его дикую неустроенность и тоску, мягко заговорила девушка. — Мне было с тобой очень хорошо, весело… У тебя все еще устроится в жизни. Ты напишешь мне, да? Напишешь?

Высоко в небе прочертил кружевную белую полосу реактивный самолет. Вадим долго смотрел вверх, серебряный крестик исчез, растворился в глубокой синеве, а полоса ширилась, расползалась. Вдоль нее, медленно взмахивая крыльями, летел клин каких-то птиц, то ли гусей, то ли гагар.