Кофе - [4]

Он пошел вдоль долгого дома. За домом стоял другой такой же дом, за ним — третий, и четвертый, и пятый. И уже казалось, что он идет вдоль одного и того же дома, что дом этот его не отпускает. И вдруг отпустил. Улица обрывалась у темных рядов гаражей, возле автобусной остановки.

Под козырьком остановки была лавка, и он сел. Нашел в сумке сигарету. Щелкнул зажигалкой, посмотрел на маленькое пламя. Закурил. Вкус дыма ему понравился, и на душе стало как-то полегче. Как будто чужой мир отступил ненамного за серый табачный дым, на полшага. Пролаяла вдалеке собака. Показался автобус. Он ехал по противоположной стороне. Пассажиров в ярко освещенном салоне не было.

Автобус добрался до гаражей и остановился. Водитель приоткрыл дверцу, но из кабины не вышел. Закурил. И так они курили оба, мальчик и водитель, и это делало водителя близким мальчику, почти знакомым. И поэтому мальчик сел в этот автобус, когда, развернувшись, он подошел к остановке и распахнул двери.

Мальчик отыскал в сумке пятак, бросил в кассовый аппарат, оторвал билет и устроился на заднем сиденье у окна.

Светофоры на перекрестках светили желтым незапрещающим светом, автобус проскакивал безлюдные остановки, громыхал на выбоинах. Но на одной из остановок его ждали несколько человек. Автобус забрал людей и поехал уже спокойнее, внимательнее. Мальчик слышал, как пятаки падают в кассовый аппарат. Слышал разговор вошедших, догадался, что возвращаются они после спектакля. Они говорили, что исполнитель главной роли постарел и что ему уже нельзя играть такие роли, говорили, что пропал вечер. Мальчику стало жаль постаревшего актера.

Минут через сорок добрались до конечной. Водитель объявил, что автобус идет в парк, и попросил мальчика, вновь оставшегося с ним один на один в салоне, выйти.

Замкнул двери и умчался.

Здесь тоже стояли многоэтажки, но почти все уже уснувшие, с погасшими окнами.

Мальчик завернул во двор. Покачался на скрипучих качелях. Он подумал, что даже не знает, как выглядит. Какого цвета у него глаза? И как называется этот город? Остановил качели.

Он встал и направился к подъезду. Дверь была на тугой пружине, и он ее придержал. Он не хотел никого будить, никого тревожить. Поэтому не стал вызывать лифт и поднимался пешком по бетонным ступеням. В одном из черных окон на площадке между маршами он попытался разглядеть свое отражение. Лицо оказалось совершенно чужим, незнакомым. Глаза — черными.

В потолке на верхней площадке был чердачный люк. Замок сорван. Мальчик закинул сумку за спину, чтоб не мешала. Добрался до люка по навесной железной лесенке, толкнул посильнее.

Он выбрался на крышу и стал смотреть на город внизу. Огромный город, огромная земля, огромная ночь. Он был пылинкой без значения и смысла. Он сидел на железной крыше и мучительно пытался вспомнить хоть что-нибудь о себе. Когда я родился? Кто мои родители? Зачем я здесь?

Он подошел ближе к краю. Посмотрел на черный асфальт далеко внизу. На душе было пусто, мучительно. Он подумал, как легко сойти с крыши, прервать муку. Снял сумку и поставил на край. Написать записку? Но кому?

Он смотрел вниз, голова кружилась. Пока, — сказал сам себе, незнакомцу. Шагнул и вспомнил. Вспомнил себя. Всего, разом. Имя, родителей, лицо, уроки в школе. Нога скользнула, но он отшатнулся, удержался. Отступил. Небо светлело на востоке. Ночь шла к концу. Ваня заплакал. Как маленький. Он вернулся. В свой город, к себе, на свою планету, в свой милый родной мир.

Об этом своем эксперименте Ваня не рассказал никому.

Последствий было несколько. Он, всегда отстававший по математике, стал первым, полюбил разбираться в задачах, находил в этом истинное удовольствие. Порой он слышал музыку, которая встревожила его в беспамятстве, натыкался в радиоприемнике, или из чьего-то окна она до него доносилась. И по-прежнему ему казалось, что у этой музыки есть значение, которое он знал когда-то, но так и не вспомнил. Эта музыка была точкой его беспамятства.

Кофе он не пил, даже запаха его бежал, если вдруг чувствовал в магазине, немедленно выходил; тогда мололи кофе и на Кирова в «Чаях», и в «Елисее» на Горького, и он туда даже не заглядывал. Дома у них теперь тоже мололи кофе, мать распробовала и полюбила, но старалась не при нем. Он объяснил, что у него что-то вроде аллергии, даже на запах, головные боли. И мать проветривала кухню, чтобы его не тревожить. Тем удивительнее было матери, что о кофе он знал все, — происхождение, способы приготовления, свойства, химический состав, даже стихи, если только в них чернел кофе, если в них было кофейное зерно, если хотя бы строчка пропитана была кофейным запахом, он эти стихи сохранял в памяти. Зачем? — удивлялась мать. Отец объяснял, что так именно и бывает. Когда что-то не дано почувствовать самому, распробовать, пережить не дано, но очень хочется, хотя бы описанием пытаются восполнить, рассказами других, переживших. Пытаются через чужой опыт приобщиться.

Отец был прав, так действительно бывает, но не в случае с Ваней.

Ваня искал объяснение своему опыту. Искал, что кто-то пережил подобное и сумел объяснить, растолковать. Искал, но не находил.