Коэффициент любви, или Тайна нуля - [40]

— Я вам верю, Константин Петрович, — обрадовалась Надя. — Я так надеялась на вас. Вот, оказывается, вы не только спасли мою жизнь, вытащив меня из воды, но и спасаете нечто более важное, чем моя жизнь, — научное обоснование для остановки вылета звездолета. Вы истинный ученый, Константин Петрович, вы сделаете вывод, что теория абсолютности опровергается моим, как вы сказали, открытием.

— Милая Надя, в том-то и дело, что в строго научном плане все обстоит совсем наоборот, — это был вдохновенно придуманный Буруновым ход. — Ваше открытие на самом деле подтверждает правильность теории абсолютности вашего деда. Виталий Григорьевич прекрасно поймет это, а научный мир отдаст вам должное. Вы нашли именно то, чего не хватало Виталию Григорьевичу. Ввели отношение масс, доказали, что всякое движение надо рассматривать только относительно всей Вселенной, находящейся в относительном покое.

— Как так? — встревожилась Надя. — Разве только такой вывод можно сделать из того, что я вам рассказала?

— Разумеется! Я сейчас же сообщу академику Зернову о ваших выводах. Он искренне обрадуется, уверяю вас.

— Обрадуется? Почему?

— Потому что вам удалось в первой же посылке в ваших рассуждениях наиболее верно ввести ваш коэффициент масс сомножителем к отношению квадратов скоростей в подкоренной величине, которая после этого превращается в единицу, и время на корабле становится точно таким же, как и на Земле.

— Нет! Нет! — запротестовала Надя. — Совсем не так! Как вы не понимаете! Отношение масс нужно вводить не сомножителем, а слагаемым! «Тайна нуля» состоит в том, что нуль получился от деления улетевшей массы на бесконечную массу Вселенной. Мне нужно объяснить все это деду, он не сделает ошибочных выводов. Где моя одежда? Она, наверное, уже высохла! Позовите сестер здоровья! Я должна тотчас переодеться и лететь к деду. И я надеюсь на вашу помощь.

— Я уже имел возможность сообщить Виталию Григорьевичу о вашем состоянии. Он искренне опечален этим. Я думаю, что врачи позаботятся о вас именно здесь.

— Тогда позвольте мне воспользоваться вашим браслетом личной связи, чтобы рассказать обо всем дедушке.

— Простите меня, Надя, но ведь вы, как никто другой, должны знать, что я не имею права позволить кому-либо пользоваться браслетом, предоставленным мне лично для связи с теми, кто подобным правом пользуется. Я сожалею, что вы не успели еще совершить свой подвиг зрелости, но ваше подтверждение теории абсолютности может быть приравнено такому подвигу.

— Тогда передайте академику сами то, о чем я вам говорю.

— Хорошо, я передам Виталию Григорьевичу все ваши соображения, но я полагаю, что он согласится именно со мной и выразит вам свою благодарность за добавочный аргумент в пользу теории абсолютности, делающий отлет звездолета еще более обоснованным.

Надя отвернулась от Бурунова и, уткнувшись лицом в подушку, горько заплакала. Она не могла доказать, сомножителем или слагаемым должен войти в формулу ее «коэффициент любви».

Глава пятая РАДИО-ЛЕДИ

Наука движется спиной вперед.

Из сонета автора

Профессор Джордж Хьюш-младший (хотя отнюдь не юного, а скорее преклонного возраста), худой, поджарый, с выбритым аскетическим лицом, с коротко стриженной (как у прадедов) гордо закинутой головой, размашистым шагом шел под зонтиком по мокрой улице.

Лил обычный лондонский дождь, и профессор тщательно укрывал от него только что приобретенные утренние газеты. Вся подписка на них направлялась на его кембриджский адрес, но каждый уик-энд, уезжая с женой в Лондон, он неизменно отправлялся до завтрака за газетами, совмещая столь необходимую для здоровья и бодрости прогулку с приобщением к утренним новостям.

В старом, длинном, как товарный поезд, трехэтажном доме было множество подъездов и отдельных для каждой квартиры входов. Он остановился у своего крыльца, спокойного зеленого цвета в отличие от кричаще-желтого у соседа. Однако общие для двух крылец колонки, разделяющие подъезды, были окрашены в два цвета (как гвардейцы Ватикана!), о чем почему-то вспомнилось профессору.

Профессор любил этот дом за его старомодность, даже за благородный темный налет, приобретенный им в пору лондонской копоти из-за еще наполнявших тогда улицы автомобилей.

Мистер Хьюш взошел на свое крыльцо и своим ключом открыл дверь в свою английскую квартиру.

Войдя в переднюю, поставил на пол мокрый зонт, чтобы тот обсох, повесил под оленьими рогами длиннополое пальто, положил на столик перед зеркалом шляпу, тщательно отряхнул от капель костюм и прошел а большую парадную комнату нижнего этажа, не забыв взглянуть на ведущую в верхние этажи лестницу, с которой обычно, весело стуча каблучками, скатывалась из своей комнатки на третьем этаже (на втором были спальни супругов и все удобства) их дочь Мэри, которая, бедняжка, осталась в радиообсерватории следить в отсутствие родителей за круглосуточными записями автоматов большого радиотелескопа, неустанно изучающего Вселенную.

Мистер Хьюш уселся около старинного, заботливо зажженного женой камина, чтобы, вытянув длинные ноги, дать им отдохнуть, а заодно просмотреть газеты.

Из полуподвального этажа на домашнем лифте с кухни поднялась миссис Джосиан Белл, тоже, как и муж, профессор, руководившая вместе с ним радиолабораторией, а дома им самим, достаточно непокорным и строптивым, но оставляющим последнее слово за нею. Впрочем, это не помешало супругам совместно выступить на основе двадцатипятилетних радионаблюдений с ошеломляющей теорией кристаллической Вселенной, заставляющей с особенной остротой воспринимать всякие сообщения о внеземной жизни. Теория эта по своему воздействию на космогонию была подобна дарвиновской теории происхождения видов, потрясшей естествознание. Однако к их теории и всему ею вызванному предстоит еще вернуться в повествовании. А пока миссис Белл вкатила в парадную комнату, служившую и гостиной и столовой, приготовленный ею завтрак с дымящимся кофейником, поджаренными хлебцами и овсяной кашей.