Кое-что о парикмахерах - [2]

При означенных обстоятельствах он проиграл другим парикмахерам 2 шиллинга на пари касательно исхода битвы и, это меня значительно порадовало. Затем уже он закончил размазывание на моих щеках мыла, угодив мне кистью в рот только два раза, и принялся за втирание мыла рукою; в то же время, повернувшись головой в сторону других парикмахеров, он горячо диспутировал по поводу собачьей схватки, в результате чего у меня во рту оказалось достаточное количество мыла. Впрочем, он не замечал всего этого; но тем более заметил это я.

Теперь он принялся выправлять бритву на старой подтяжке, оживленно, рассказывая о каком-то общедоступном маскарадном бале, где он фигурировал позавчера в качестве «короля», в красном коленкоровом плаще и поддельном горностае. Он был особенно доволен этим обстоятельством потому, что на этом балу ему удалось познакомиться с одной известной «дамочкой», которая была настолько очарована его изяществом, что он принужден был сдерживать ея порывы. (При этом он старался дать понять, что не обращает ни малейшего внимания на явные подшучивания сотоварищей). Следствием такого положения вещей было то, что он еще раз подробно осмотрел самого себя в зеркало, и затем, отложив в сторону бритву, занялся, с изысканной заботливостью, приведением в порядок собственной шевелюры: припомадил один шаловливый локон на лбу, устроил как раз по средине задний пробор и с нежной тщательностью зачесал виски. В течение этого времени мыльная пена продолжала беспрепятственно сохнуть на моей физиономии и, вероятно, сокращала дни моей жизни. Наконец, начался акт бритья, он упирался пальцами в мое лицо, дабы натянуть кожу, и время от времени превращал мой нос в рукоятку, посредством которой ворочал мою голову то в ту, то в другую сторону, сообразно требованию личного удобства; в то же время он с приятностью то самодовольно покрякивал, то шикарно отплевывался. Пока он упражнялся таким образом над менее чувствительными частями моего лица, я не испытывал никакой боли. Но когда он начал скрести, царапать и вообще обрабатывать мой подбородок, на глазах у меня выступили слезы. Я уже не обращал больше внимания на то, что он почти совсем наваливался на меня, не обращал внимания и на его чесночный запах, ибо, вероятно, все парикмахеры принадлежат к разряду «чесночников», но, кроме всего этого, в нем было еще нечто, заставившее меня опасаться, что в организме его происходит что-то не совсем ладное, и это причиняло мне некоторую тревогу. В целях наибольшего удобства, при бритье моей верхней губы, он засунул мне в рот свой палец, и тогда-то мне посчастливилось сделать открытие, что некоторая часть его обязанностей по парикмахерской несомненно заключалась также в чистке керосиновых ламп. Таким образом был разрешен вопрос, который я нередко с любопытством задавал себе: кто именно занимается этим делом, сам-ли содержатель парикмахерской или его подмастерья? В то же время я развлекал себя попытками угадать то место, которое он, с наибольшею вероятностью, сегодня обрежет, но прежде чем я успел разрешить эту загадку, он предупредил меня, распоров мне конец подбородка. И тогда только он принялся оттачивать бритву, что мог бы, конечно, с большею пользою сделать и несколько ранее. Я не принадлежу к числу друзей особенно энергичного бритья и потому не очень хотел испытать на себе еще раз его искусство. Я попробовал было убедить его оставить бритву в покое, так как опасаюсь за свой подбородок, который у меня настолько чувствителен, что его нельзя дважды разрезать, не причинив тем болезненных последствий, но он сказал, что хочет только сгладить маленькую неровность… и в этот момент бритва скользнула по запретному месту, раскровянив прыщики, выступившие от слишком рачительного бритья и натирания.

Тогда он сорвал с меня салфетку, намочил ее в красноватом роме и предательским образом набросил мне ее на лицо, набросил так, как будто все христиане привыкли с покон веков мыть себе физиономию именно таким способом. Потом он выжал салфетку и выжатым концом стал хлестать меня по лицу, как будто христиане никогда не вытирали себе физиономию иначе, как именно таким способом. В этом отношении редкий парикмахер оказывается христианином.

Потом он начал прикладывать вымоченную в роме салфетку к порезанному месту, посыпал его размельченными квасцами, вновь стер ромом квасцы и, без сомнения, продолжал бы эти опыты присыпания и вытирания до бесконечности, если бы я не восстал против них, упросив его оставить это дело на произвол судьбы.

Тогда он напудрил мне все лицо, оттянул мою голову кверху я принялся глубокомысленно боровить мои волосы руками, критически исследуя свои ногти, после чего предложил фундаментально вымыть волосы, так как это для них «необходимо, положительно необходимо». Я заметил, что только вчера вымыл их весьма основательно в бане. Этим я его вторично победил. Вслед затем он употребил в дело порцию «средства для ращения волос Смита» и рекомендовал мне купить бутылку этого средства. Я отказался. Тогда он предложил новые духи: «чудо туалетного стола Джонса» и выразил желание продать мне немножко этого чуда. Я уклонился и от этого. В заключение он пытался навязать мне какой-то мерзостный эликсир для чистки зубов собственного изобретения, но, когда я отказался и от эликсира, лицо его приняло выражение полной готовности меня зарезать. Потерпев неудачу и в этом последнем своем предприятии, он вернулся к окончанию своих прямых обязанностей: обсыпал всего меня пудрой, не исключая и ног, напомадил, не взирая на мой протест, волосы, вытянул и выщипнул с корнями значительное их число, пригладил и причесал оставшиеся в целости, устроил сзади длинный, вплоть до затылка, пробор и приклеил спереди ко лбу непокорно торчащую прядь. Затем, приглаживая и припомаживая брови, он уж было приступил к повествованию о замечательных способностях принадлежащего ему черно-коричневого датского пса, как вдруг я услышал свисток 12-ти часового поезда, из чего мог заключить, что опоздал к этому поезду ровно на пять минут. Тогда он сорвал с меня салфетку, вытер слегка щеткой мне лицо, еще раз провел гребенкой по моим бровям и, наконец, торжественно провозгласил: «пожалуйте!» Два часа спустя этот парикмахер пал мертвым, сраженный параличем. Я пережду еще один день и потом отомщу ему за себя: я постараюсь присутствовать на его похоронах.