Кодекс экстремала - [5]

Я вышел на маленький пляж, казавшийся серым и холодным оттого, что «акулий плавник» кидал на него огромную тень и она на глазах увеличивалась, захватывая пока освещенные солнцем камни. Яхта покачивалась напротив меня и по-прежнему казалась безлюдной. Натянутый, как струна, якорный трос удерживал ее носом к берегу. Я хотел свистнуть, привлекая к себе внимание, но вспомнил о крови на пальцах, которые намеревался вложить в рот, и с содроганием отдернул руку от лица.

– Есть кто живой?! – крикнул я, но шум прибоя заглушил мои слова.

Я стоял, сунув руки в мокрые карманы, и смотрел на яхту. Настроение у меня испортилось окончательно. Крик обезумевшей чайки, которая с остервенением пикировала на меня, едва не задевая крыльями лица, бил по нервам, и я почувствовал, как на меня накатывает волна холодного страха.

– Пошла вон! – крикнул я, нагибаясь за галькой размером с кулак, чтобы запустить ею в птицу, и тут увидел коричневый предмет. Поднял его и поднес к глазам, не сразу догадавшись о его предназначении.

Это была «фенечка» – крохотная, чуть больше пачки сигарет, сумочка из замшевой кожи на пеньковом шнурке, украшенная полированным деревянным шариком и кожаной бахромой. Я спрятал находку в карман и снова посмотрел на яхту.

– Ну тебя к черту! – тихо произнес я, но не шелохнулся, словно яхта гипнотизировала меня, подавляя волю. – Не нравится мне все это, – добавил я, сожалея о том, что рядом сейчас нет Леши или на крайний случай Анны.

Потом склонился, снял кроссовки и машинально, не думая, стал подворачивать брюки до колен, вошел в воду, не спуская с яхты глаз. Вода дошла мне до груди, пока я дотянулся рукой до якорного троса. Огромный форштевень раскачивался прямо перед моим носом, норовя обрушиться мне на голову всем своим весом. Когда яхта приподнялась на очередной волне, я подтянулся на тросе, а когда пошла вниз – ухватился за край клюза, оперся о него ногой и, выпрямившись, перевалился на бак.

– Есть кто-нибудь на яхте? – снова повторил я и удивился тому, как неестественно прозвучал мой голос.

В больших прямоугольных иллюминаторах отражалось солнце, и я не мог разглядеть, есть ли кто в рубке. Придерживаясь рукой за снасть, я спустился с бака к двери и потянул на себя ручку.

Дверь открылась беззвучно и необычайно легко, словно кто-то очень постарался ее смазать, чтобы на моем пути не возникло препятствий, но зайти в рубку сразу я не решился. Пригнув голову, ослепленный солнцем, минуту я всматривался в приборный щиток, небольшой штурвал из красного дерева с рукоятками, украшенными медными кольцами, в переборку и ступени, ведущие в кают-компанию.

– Эй! – уже совсем негромко позвал я. – Кто-нибудь нуждается в помощи?

Я вздрогнул от крика чайки, которая, сев на короткий бушприт и глядя на меня одним глазом, неистово захохотала, показывая червеобразный, загнутый кверху язычок.

– Тьфу, дура! – прикрикнул я на нее. – Пошла вон, и без тебя нервы на пределе!

Чайка замолчала, но слетать с бушприта не стала, продолжая наблюдать за мной. Чтобы войти в рубку, мне пришлось немного пригнуться, и я увидел свое отражение в зеркале, висящем напротив. «Ну и рожа, – подумал я, не удержавшись от сарказма в собственный адрес. – Глаза как у суслика, которого переезжает машина. Чего испугался, Кирюша?»

Рубка ничем особенным меня не привлекла, и я медленно спустился в кают-компанию. Два дивана у боковых переборок, ковровая дорожка с огромным мокрым пятном посредине. На журнальном столике, привинченном к полу, торчали деревянные футляры для бутылок – чтобы во время сильной качки не опрокинулись. Из футляров выглядывали бутылочные горлышки новосветского коллекционного шампанского; пепельница, стоящая на столе, была пустой, без окурков, но не вымытая. Бокалов не видно.

Из кают-компании я попал на камбуз. Стараясь ни к чему не прикасаться, посмотрел на газовую плиту, чайник, подвешенный на крюке, старательно обошел смазанные лужи на линолеуме. Тут либо кто-то намеревался вымыть полы, да почему-то не довел дело до конца, либо яхта недавно попала в сильный шторм и морская вода залила кубрик и кают-компанию.

Через заднюю дверь я вышел на кормовую палубу. Здесь также не было никого, и ничего любопытного я не заметил, кроме мокрой снасти, лежащей кольцом на палубе. Один ее конец был привязан ко кнехту, а второй связан большой петлей.

Я вернулся на бак и, придерживаясь за рычаг якорной лебедки, минуту рассматривал остров в надежде увидеть живую душу.

– Чертовщина какая-то, – пробормотал я и вернулся в рубку.

Жизнь научила меня в подобных ситуациях придерживаться строгих правил. Одно из них гласило: ни к чему не прикасаться, не оставлять после себя следов, и все-таки я с трудом подавил в себе желание взяться руками за штурвал, запустить мотор, двинуть вперед рычаг подачи топлива, сняться с якоря и отчалить от этого мрачного острова.

Я глянул на часы. Мои непромокаемые японские «Casio», снабженные прибором для измерения подводной глубины, почему-то запотели, и стекло покрылось изнутри мелкими капельками. Такое с ними случилось впервые.

Тряхнув головой, словно отталкивая невидимую помеху в сторону, сдерживающую мою решительность, я выскочил на бак и уже поднял над головой обе руки, чтобы прыгнуть в воду, сразу и навсегда распрощавшись с мрачным молчанием Дикого острова, но тут же застыл с поднятыми руками. Это была какая-то мистическая подсказка: я вдруг вспомнил штурвал, приборную панель и небольшой предмет, лежащий на ней. Зайдя в рубку, я почти не обратил на него внимания, но предмет запомнился. И сейчас интуиция сигналила: это главное!