Кодекс чести - [10]

Из следующего подъезда вывалился, едва не задев нас, пьяный. Не найдя опоры, он рухнул в лужу и начал ругаться так грязно и громко, что Дженни, вряд ли понимавшая половину слов из его лексикона, покраснела. Но я опять не сделал грубияну внушений – недаром ведь мы шли сюда пешком и пытались сохранить инкогнито?

– Дождь, – объяснил я девушке. – Им было нечем заняться, вот они и надрались.

– То есть напились?

– Да.

– Просто посмотреть телевизор они не могли?

– Не у каждого есть телевизор. Может быть, их не устраивала программа передач.

Еще пару дворов мы прошли без приключений. Когда огибали особенно большую и глубокую лужу, я оглянулся – и увидел смотрящего вслед нам человека, стоящего в темном провале подъезда с выбитыми дверями. Он явно не был местным – не тот покрой одежды, не та осанка. Выражения лица я не смог рассмотреть – но явно не праздношатающийся пьяница.

Наверное, по моему лицу все же промелькнула тень, потому что Дженни, внимательно посмотрев на меня, робко спросила:

– Здесь опасно?

– Опасно? В каком смысле?

– Ну, как у нас в Гарлеме, скажем. Где на белого могут напасть из-за цвета кожи. У нас – белые и афроамериканцы, у вас – граждане и жители…

– Нет, в своей стране гражданину ничего нигде не грозит, – ответил я. – В этом районе может произойти какой-то неприятный инцидент – но о прямой угрозе жизни или здоровью речи не идет. Мы ведь в городе, где работают полицейское управление и служба шерифа, а люди приучены соблюдать законы – во всяком случае, их основополагающие пункты.

– И по этим законам можно курить марихуану?

– Прямого запрета на курение нет. Продавать коноплю нельзя, а сорвать несколько листиков и свернуть из них цигарку… Такой случай законом не предусматривается. Точнее, наказания за него не последует, если ты после этого ведешь себя прилично. У нас свободная страна.

Дженни усмехнулась.

Мы слонялись по дворам с полчаса. Я начал сомневаться, что мы увидим нечто интересное, и перестал понимать, что все-таки хочет узнать Дженни: с людьми она не заговаривала – да и не с кем было говорить, – в квартиры не стучалась. Но тут мы наткнулись на компанию ребятишек, пускавших деревянные щепки в большой луже. Три мальчика лет десяти-двенадцати и девочка примерно того же возраста.

Дженни вынула из сумочки горсть конфет – американских, привезла с собой, – и протянула их ребятам. Те недоверчиво посмотрели на неожиданно щедрую тетю, но угощение взяли, захрустели карамелью. А девушка завела с ними нехитрую беседу о том, кем они хотят стать, когда вырастут. Даже умудрилась не соврать, зачем ей это нужно: сказала, что пытается выяснить, хорошо ли живется детям у нас в стране, чем они занимаются в свободное время, как учатся в школе. Малыши прониклись гордостью от осознания того факта, что их дела кому-то интересны, и начали заливаться соловьями.

Самый старший мальчик, Дима, высокий и темноволосый, рассказал, что живет один с мамой, которая получает пособие.

– Я вырасту, поучусь еще немного в школе – и пойду в локомотивное депо чинить тепловозы. Маме помогать надо, ей тяжело нас с Машей поднимать. – Маша, – как оказалось, его сестра, девочка, совершенно на Диму не похожая, – согласно закивала. – А потом выучусь на машиниста и буду по всей стране ездить. Платят хорошо, интересно.

– В армии ты служить не хочешь? – спросила Дженни, мягко подталкивая его к вопросу о получении гражданства самым коротким путем.

– Нет, мне семью кормить надо, – солидно ответил мальчик. – А на войне убить могут. Так мама говорит. Еще там долго служить вдали от дома. И экзамены можно не сдать.

– Да. – Я кивнул. Молодой прагматик меня позабавил – в таком возрасте, как правило, еще не рассуждают о тяготах армейских будней.

– А вы служили в армии, дядя? – обратился ко мне светловолосый малыш Ваня. – Вот у вас и меч на боку…

Глазастый мальчуган сразу заметил клинок, который я прикрывал плащом от посторонних взглядов.

– Служил. Это действительно сложно и опасно. А клинок у меня не потому, что я должен им воевать, а потому, что человек, который становится гражданином, должен всегда отвечать за свои слова.

– Я хочу быть гражданином, – солидно заявил Ваня. – Буду драться на дуэлях и убивать тех, кто обидел меня или моих друзей. Вот только папа не покупает мне шпагу. У него самого нет, и он говорит, что она мне не нужна.

– Гражданин, – фыркнул кареглазый Костя – как мне показалось, самый хитрый из всех детей. – Если у тебя папка – житель, то нечего и мечтать. Будешь хлеб печь.

– Не буду! – возмутился Ваня.

– Будешь. Или пристукнут тебя на первой же дуэли. Вон у Митьки Абросимова брат пошел в армию – и все.

– Что – все? – вздрогнула Дженни.

– Похоронили, – мрачно объявил мальчик. – Даже тело домой не привезли – прислали похоронку, и пенсию семье назначили маленькую, временную.

Последние слова он явно повторял со слов взрослых. А ситуация – жизненная. Погиб на учениях или убит на дуэли – кто его знает, этого Абросимова, может, был задирой, с плохим характером, – а драться не умел, все же в рабочем квартале редко встретишь хорошего фехтовальщика – вот и нарвался. А поскольку служил он мало и полноправным гражданином стать не успел, пенсию семье дали только на время. Сообразно с внесенным в общественное развитие вкладом. Если бы он участвовал в боевых действиях – дело другое. Но никто необстрелянных ребят в бой не посылает.