Кочевники поневоле - [41]

– Сколько времени займёт боевая операция? – Доу повернулся к Уотершору.

– Полагаю, немного. Передислокация армии возьмёт месяц. Собственно боевые действия – неделю, от силы две. Три, если очень не повезёт. В любом случае, это будет блицкриг. У них практически нет оружия, а к тому, что есть, недостаточно боеприпасов. На неделю-другую, возможно, хватит. Но не больше.

– Будут другие предложения, господа?

– Мы должны послать дипломатов, – быстро сказал Джерри. – В декабрь и в февраль. В настоящем положении они не посмеют прогнать послов. Я считаю, мы должны предложить компромисс.

– Понятно, – Доу усмехнулся. – Мне кажется, джентльмены, голосовать в данном случае бессмысленно. Каждый из вас знает, как распределятся голоса. Поэтому… – Доу сделал паузу и закончил: – Я предлагаю объединить оба предложения. Отправляйте своих дипломатов, мистер Каллахан. А вы, господин Уотершор, стягивайте в нейтральные земли военных. Тогда если дипломатия не поможет, заговорят пушки. Так или иначе, к следующему обмену зимний товар должен быть у нас.

Глава 10 Декабрь. Курт

Попутного, южного ветра ждали трое суток. Он задул ночью, через три часа после заката Нце. Ещё через час двенадцать человек встали на лыжи. Курт обернулся, Снежана стояла, держась за полог шатра, и, закусив привычно губу, глядела на него. Курт нагнулся, сбросил крепления, подбежал, обнял.

– Ни пуха ни пера, – тихо сказала Снежана по-декабрьски.

– К чьёрту.

Ещё минут пять они простояли, обнявшись и не проронив ни слова. Затем Курт оторвался от жены, поцеловал в кончик носа, в губы и размашисто зашагал прочь. Встал на лыжи, махнул рукой на прощание и помчался догонять остальных.

С восходом Нце четыре лодки спустили на воду. Длинный курносый Глеб и немногословный плечистый Иван принялись устанавливать мачту, затем крепили на неё парусину, пока Курт, уперев весло в дно, удерживал лодку на месте.

– Готовы? – зычно крикнул из утреннего сумрака Фрол.

– Да, – отозвался Глеб.

– Отчаливаем.

Курт, навалившись на весло, оттолкнул лодку от берега. С минуту стоял, лицом ловя порывы южного ветра, потом уселся на банку. Судёнышко набирало ход, по правую руку рос из воды серебряный Нце. Описал над головами круг и убрался на запад сахарный альбатрос.

До полудня шли ходко, на головной лодке Илья одну за другой затягивал песни, аккомпанируя себе на странном деревянном инструменте с натянутыми на длинный вычурный гриф витыми металлическими шнурами. Инструмент назывался гитарой, Снежана как-то сказала, что за шнурами Илья ездил на февральские торги и отдал за них апрелиту целый воз вяленой рыбы.

– На судне бунт, над нами чайки реют, – доносилось с головной лодки.

Курт заворожённо слушал. В перерывах между песнями Глеб переводил их содержание на июльский. Особенно Курту пришлась по душе одна, про волков.

– Эту песню написал великий русский поэт, – объяснил Глеб. – Его звали Владимир Высоцкий, он жил в двадцатом веке, за шестьсот лет до нас, на исконной Земле. В песне есть особое, заключённое в слова свойство, почти волшебство – каждый, кто её слушает, или почти каждый, чувствует себя тем, о ком она. Волком. И понимает, что песня эта про него самого и про его стаю – про тех, кто рядом с ним.

– Может Илья спеть её ещё раз? – спросил Глеба Курт.

– Конечно. Попроси его.

Курт сглотнул. Илья был единственным человеком в кочевье, с которым они обходили друг друга стороной и, не здороваясь, отворачивались, когда сталкивались лицом к лицу.

– Как называется песня?

– «Охота на волков».

– Спой «Охоту на волков» ещё раз, пожалуйста! – крикнул Курт в сторону головной лодки.

– Легко, – донеслось оттуда после короткой паузы. – Для нашего друга фашиста исполняется… Исполняется для фашиста…

– Что такое «фашист»? – обернулся к Глебу Курт.

– Не обращай внимания, – неожиданно смутился тот. – Илья шутит.

– Я бы хотел всё же знать.

– Фашистами русские называли немцев. Давно, примерно в те времена, когда жил Высоцкий. Тогда была страшная война между нашими народами. Медведь знает про это в подробностях, я лишь помню, что фашисты напали на Россию. Внезапно, исподтишка.

– Сейчас тоже война, – тихо сказал Курт. – И тоже нападения, внезапные, исподтишка. С той только разницей, что на октябритов нападаете вы. Хотя мне, наверное, следует говорить «мы». Прости, у меня в голове всё уже смешалось.

– Ничего, – криво усмехнулся Глеб. – Как смешалось, так и размешается. Тем более что уже никто ни на кого не нападает. А скоро и нападать будет некому.

– Идёт охота на волков, идёт охота, – хриплым голосом запел Илья. – На серых хищников, матёрых и щенков. Кричат загонщики и лают псы до рвоты…

В час пополудни исчез из виду южный берег. Ещё через пару часов ветер пошёл на убыль, а вскоре и вовсе стих. Глеб с Иваном сняли парус, приладили в уключины вёсла.

– Погляди пока, – сказал Курту Иван. – Тут главное, чтобы слаженно.

Он уселся на банку в затылок Глебу, поплевал на ладони и взялся за вёсла. Следующие два часа без передышки гребли на север.

– Давай сменю, – предложил Глебу сидящий на носу Курт.

– Сдюжишь?

Курт кивнул. Декабрьское слово было незнакомым, но догадаться, что оно означает, труда не составляло. Он поднялся и, придерживаясь за борт, переместился на скамью рядом с Глебом, которую декабриты почему-то называли банкой. Иван на минуту перестал грести, и Курт с Глебом поменялись местами.