Кобра и наложница - [31]

Правила требовали, чтобы он оставался с мужчинами. Кеннет попивал свое бренди. Вдруг у него возникло дурное предчувствие. Женщины собирались устроить Бадре форменный допрос о ее жизни. Любопытство читалось на их лицах. Каждой клеточкой своего тела он стремился защитить ее. Ей-богу, он когда-то поклялся оберегать ее от опасности, и вот теперь он оставил ее в лапах этих лондонских высокопоставленных сплетниц, чьи языки были острее клинков Аль-Хаджидов… Школа злословия…

«Но теперь это тебя не касается», — напомнил он себе.

Лорд Хантли закурил манильскую чируту и обратился к Кеннету:

— Просто удивительно, Колдуэлл, как это ваш дед нашел вас после стольких лет. Настоящее чудо. Я имею в виду, что вы были единственным, кто остался в живых, и к тому же наследник. Если бы не вы, то титул герцога унаследовал бы ваш кузен, не правда ли?

Кеннет криво усмехнулся:

— Виктор — мой троюродный брат, но я думаю, вы правы, все унаследовал бы он.

— Старый Колдуэлл никогда не терял надежды, что один из вас все еще жив — вы или ваш брат Грэм. Брат, которого он едва помнил. Когда на их караван напали Аль-Хаджиды, Грэму было шесть лет, а ему — четыре. От воспоминаний в груди у Кеннета защемило. Его родители в панике ищут какое-то достаточно большое место, чтобы спрятать Грэма. Выражение ужаса на лице брата, когда он видит воинов Аль-Хаджида, скачущих в их сторону. Мать заталкивает его в корзину и закрывает крышкой. Крики умирающих…

— Послушайте, жаль, что ваш дед так быстро умер. Я скучаю по нему. В юности, когда он потащил меня за собой в Египет, мы попадали в рискованные ситуации, — голос Хантли понизился до шепота, — Мы даже посетили один из тех запрещенных борделей в Каире. И ваш дед даже увлекся там одной молоденькой девочкой.

Кеннет насторожился.

— Мой дед?

— О, в юные годы он был тот еще ходок! — лицо Хантли искривилось. Все вокруг замолчали, прислушиваясь. — Прошу прощения, Колдуэлл.

Виконт Оутс тут же воспользовался представившейся возможностью. Его многозначительный взгляд так и прожигал Кеннета.

— Ходок, как и его внук, я уверен. Однако, посмотрите только, как быстро вы приспособились к нашему обществу, Колдуэлл. Осмелюсь сказать, никому и в голову не придет, что вы принадлежите к тому варварскому, дурно воспитанному племени, которое вырастило вас.

— Это племя не в большей степени обладает дурными манерами, чем то, которое вырастило вас, — спокойно отрезал Кеннет.

Лорд Хантли поперхнулся дымом и фыркнул. Граф Смитфилд, сидевший в углу, насмешливо поднял брови и улыбнулся в молчаливом изумлении.

Да, Кеннет мог держать себя с достоинством среди тех, кто презирал его из-за арабского воспитания — он мог проучить их. Но Бадра? Неужели эти женщины так же издеваются сейчас над нею в гостиной, как мужчины первое время издевались над ним, когда он возвратился в Англию? На ее лице была паника, когда женщины увлекали ее за собою.

Кеннет больше не мог сопротивляться своему желанию: он пробормотал вежливое извинение, поставил свой бокал и отправился в гостиную. Дверь была открыта. Он остановился около нее и, повинуясь своим навыкам воина, стал украдкой прислушиваться.

Бадра сидела прямо, в напряженной позе, на плюшевом, малинового цвета, кресле. Женщины смотрели на нее, как ястребы на свежую падаль. Тревога Кеннета усилилась, когда он увидел среди присутствующих женщин нескольких своих бывших любовниц. Одна из них села рядом с Бадрой, ее ореховые глаза горели злобой. Он застонал. Это была юная Миллисент Вильямс, которая начала выезжать в свет только в прошлом году и, как он обнаружил, уже не была девственницей. В отчаянных попытках забыть Бадру он переспал с несколькими дамами, он был как сильный арабский жеребец в стаде молоденьких английских кобылок, которые отнюдь не возражали против близости с ним.

Прослышав о его подвигах, дед ласково убеждал его быть осторожнее. Кеннет резко прекратил свои любовные связи, поняв, что это вовсе не обязательно для того, чтобы войти в новое для него общество — общество, которое считает неприличными голые ножки стола. Зато поиски удовольствий меж обнаженными раскинутыми ножками чужих жен — вполне пристойными, в том случае если эти связи, как и ножки пресловутого стола, скрыты от посторонних глаз. Любовницы дулись на него. Но он был неизменно тверд и вежлив, когда они встречались в общественных местах. Гораздо более вежлив, чем они сейчас с Бадрой. У него заколотилось сердце, когда он увидел ее молящий взгляд.

— О, как это должно быть замечательно — жить в Египте! Я представляю вашу жизнь в гареме. Вы тоже носили эту ужасную, постыдную одежду? — с жадным интересом спросила одна из женщин.

Бадра вздрогнула. Ее тонкие пальчики теребили края шелковой юбки.

Леди Миллисент демонстративно отодвинулась от египтянки.

— Я слышала, эти племена имеют специальных женщин, чтобы они удовлетворяли потребности мужчин. Мне говорили, что есть такие гаремы, где темнокожие распутные женщины не носят почти никакой одежды и выполняют любые порочные желания мужчин. — И она с ненавистью посмотрела на Бадру.

Гнев Кеннета нарастал. Порочные желания? Он вспомнил порочно округлившийся рот Миллисент около своего напряженного члена, который она продолжала возбуждать для пущего эффекта. И сейчас эта распутная девица позволяла себе лицемерно морализировать! На щеках Бадры появились красные пятна. Почти не понимая, что делает, он уже хотел войти, но услышал, как Бадра резко ответила англичанке: