Княжья Русь - [14]

– Во-во… – проворчал Пежич. – Уже шея Дагмарова от золота к земле гнется, а ему всё мало. С нурманами, брат, хорошо дерьмо вперегонки жрать: схарчат – никому не оставят. – И вернулся к прежнему: – Значит, ты, Артём Серегеич, на Путяту тоже зла не таишь?

– На Путяту? – Артём усмехнулся. – На него – за что? Он головное князю заплатил. И вдове – тоже.

Пежич тоже усмехнулся. Головное князю – это по Правде. А вот с вдовой Путята ошибся. Это у них, полян, жены мужам наследуют. И скот[6], и месть. У полян. Не у варягов…

* * *

– Это кощунство, и оно должно быть наказано! – яростно рубя рукой воздух, рычал Путята. – Это не над одним лишь сваргом надругались, а над самими Сварогом и Перуном. Чую я: это христианские козни. Одни христиане способны на подобное! Только они на такое пойдут, потому как для них наши славные боги, боги наших пращуров, – одни лишь мертвые деревяшки!

– Трудно мне судить об этом. – Владимир пригладил усы, заодно скрывая улыбку. – Вот кабы подождали вы меня, дабы мог я увидеть надругательство воочию, тогда другое дело.

Путята усмешки не заметил, зато она не укрылась от Сигурда, который с интересом ждал, чем же закончится дело.

У великого князя нынче отменное настроение. Вечер и ночь он провел на ложе ромейки. И было ему хорошо. А что до кощунства, так это с какой стороны посмотреть…

– Расскажи-ка мне еще раз, воевода, в каком виде вы нашли этого сварга, – предложил Владимир, изо всех сил стараясь, чтоб голос его прозвучал строго и сурово.

– Твоя воля, княже. – Видно было, что Путяте неприятно говорить о том, как унизили жреца его бога, но он смирил гордыню. – Нашли его утром твои отроки, что пришли к Перуну обряд братания свершить. Лежал он у ног Перуна, и в уши его были вдеты стальные кольца, а сквозь кольца эти была протянута цепь, что обвивала ноги Перуна. Так он и лежал, истомленный ранами и жаждой, пока не подоспел я и не освободил его.

– А были ли на нем знаки, указывающие, что содеяно это христианами? – спросил Владимир.

– Знаков не было, – неохотно признал Путята. – Только кто, кроме христиан, на такое способен? Некому больше! Безжалостно покарать их следует, пока боги не разгневались!

– Может быть, – не стал спорить Владимир. – А давай-ка, Путята, у воеводы Сигурда спросим, что он об этом думает. Что скажешь, ярл?

– Вряд ли это христиане, – прогудел нурман. – Слыхал я, у них в обычае жертву гвоздями к древу приколачивать, а не на цепь сажать.

– Видишь, Путята, все не так просто, как ты думаешь, – рассудительным тоном произнес великий князь. – Сигурд – мудрый человек, да и защищать христиан ему ни к чему. А если это не христиане содеяли?

– Да некому больше! – в сердцах закричал Путята.

– Ты голос-то придержи! – вмешался доселе молчавший Добрыня. – Не на торгу, чай, – в хоромах княжьих!

Путята зыркнул на Добрыню и прикусил язык. И обиделся. Вот уж от кого не ожидал. Добрыня – полянин. Его род издревле Сварогу да Дажьбогу молился.

– Ты губы-то не криви, – строго сказал Добрыня. – Князь тебя воеводой сделал, так и мыслить должен как воевода, а не как отрок сердитый. Накажем христиан без доказательств должных – не только христиан, но и богов обидим. Надо тех, кто кощунство сотворил, найти. Найдешь, воевода?

– Да как их искать? – мрачно буркнул Путята. – Сам сварг ничего не помнит: говорит, пьян был. Его прямо из постели украли, где он с девкой тешился.

– Может, девка что помнит? – спросил Добрыня.

– Ничего она не помнит, – махнул рукой Путята. – Да что тут помнить! Я и без того знаю, кто это был.

– Вот как? – прищурился Владимир. – И кто же?

– Боярин Серегей! – выпалил Путята. – Некому более. Иль сыновья его. Иль люди их. Взять их да и спросить строго!

– Интер-ресное предложение… – протянул Владимир, недобро усмехаясь. – И кто ж спрашивать будет? Ты?

– Да хоть бы и я! – запальчиво бросил Путята. – Или вот он! (Кивок в сторону Сигурда.) Нурманы спрашивать умеют!

Сигурд шагнул к Путяте. Уставился пристально.

– Что смотришь? – не выдержал Путята.

– А вот вижу, что оба глаза у тебя на месте, – прогудел нурман. – А мудр, будто Один. Всё знаешь, всё ведаешь. – И, обернувшись к Владимиру, по-нурмански: – Экий шустрый хёвдинг! Сам на поединок идти не хочет. Хочет, чтоб я за него дрался.

Путята нурманскую речь разумел плохо, однако ж слово «хольмганг» было ему знакомо – и он занервничал.

– Он не о поединке говорит, – тоже по-нурмански ответил Владимир. – Хочет, чтоб ты воеводу Серегея и сыновей его к столбам привязал и спросил огнем и железом, не они ли над сваргом поиздевались.

– Тогда он не хёвдинг, а дурак, – заявил Сигурд. – Ты его гони, конунг, или научи Закону, пока он себя и тебя не опозорил.

Путята затравленно глядел то на Владимира, то на Сигурда, не понимая, о чем речь, но чувствуя недоброе.

Тяжелая шуйца Добрыни легла на Путятино плечо.

– Не бойся, воевода, – успокоительно пробасил дядька великого князя. – Никто тебе худого не желает. Но слова такие, что ты сейчас сказал, попусту не говорят. Повтори их при воеводе Артёме Серегеиче – и придется тебе выйти с ним на перекресток.

– И выйду! – твердо заявил Путята. – Со мной – Сварог и сила его! Одолею христианина!