Княжна Тараканова и принцесса Владимирская - [33]

XXIV

Разорвав связи с конфедератами, принцесса, по-видимому, приняла намерение действовать в союзе с другими поляками, с теми, что держали сторону короля Понятовского, и во что бы то ни стало хотела добиться свидания с Станиславом Августом. Зная, что он крайне недоволен разделом Польши, она не сомневалась, кажется, что король и магнаты воспользуются ею, выставят ее против оставшейся без надежных союзников Екатерины и, произведя таким образом в России замешательство, восстановят прежние пределы Речи Посполитой. Екатерина действительно не имела тогда искренно расположенных к ней союзников. Венский кабинет сильно досадовал на скорое и притом без его посредства заключение Кучук-Кайнарджиского мира; свободное плавание русских кораблей по Черному морю и Архипелагу и независимость кубанских татар, особенно же Крыма, установленные этим миром, немало беспокоили Австрию, ибо она видела, что это ведет к преобладанию России на юге, к явному ущербу государства Габсбургов. Император и прусский король ничего так не желали, как ослабления России, принимавшей грозное положение. Версальский кабинет еще более досадовал на Екатерину за то, что не удались его козни против России. Султан, возбужденный французами к войне с Екатериной, хотя и поспешил заключить невыгодный для себя мир, но Порта считала этот мир кратким перемирием. Испания последовала за Францией; а шведский король мечтал о балтийском прибрежье и желал отмстить за Полтаву. Одни только англичане, желавшие усилить свою торговлю с Россией, из расчета держали нашу сторону.

Как ни блистательны были военные действия екатерининских орлов, как ни громки были победы их, как ни много наделали они шума по всей Европе, однако все хорошо понимали, что внутренние силы России крайне истощены. И действительно, беспрерывные рекрутские наборы изнурили народ, весь цвет его был отвлечен от сохи и промыслов. Пугачевщина и другие внутренние волнения, беспрестанные пожары, от которых гибли тысячи селений и выгорали целые города, не сообразные с силами податного состояния налоги довели страну почти до нищеты, которую не трудно было заметить сквозь покрывало блеска, славы и роскоши, которое искусная рука Екатерины набрасывала на положение дел. Самое войско, столь грозное для внешних и внутренних врагов, было далеко не в блестящем виде. Дурно одетое, полуголодное, оно страдало от казнокрадства начальников, которому не было пределов. Если Петербург и ликовал при известиях о блистательных победах русского войска, то внутри России, в самой даже Москве мало тому радовались. Недовольство росло с каждым днем. Такое положение дел в России было известно "великой княжне Елизавете". Со всех сторон она получала о том сведения, по всей вероятности, даже преувеличенные. По свойству своего характера, она, на основании этих известий, вообразила, что теперь, при помощи Польши и других европейских держав, ей легко будет сделаться всероссийскою императрицей. Но она не знала того, что поляки, доставлявшие ей сведения о положении России, скрывали положение своего отечества, находившегося еще более в бедственном состоянии, чем Россия. Она не знала, что, посредством своих посланников и штыков своих солдат, Екатерина распоряжается в Польше, как у себя дома. Без Екатерины Понятовскому никогда бы не владеть короной Сигизмундов и Батория, без ее помощи эта корона давно бы слетела с головы его, и, конечно, если бы до императрицы дошли теперь сведения, что он принимает участие в химерических замыслах "всклепавшей на себя имя", он бы ранее положенного судьбой срока лишился государства.

Но этого и в голову не приходило принцессе. Она искала знакомства с польским резидентом в столице католичества, маркизом д'Античи. Сначала он уклонялся от свидания с нею, ссылаясь на свое официальное положение, но аббату Рокотани удалось убедить его познакомиться с претенденткой. Января 16 назначено было свидание в церкви Santa Maria degli Angeli. "Великая княжна" рассказала маркизу о судьбе своей, о плане и намерениях, и он пришел в восхищение от необыкновенного ее ума и любезности. Она просила д'Античи дать ей рекомендательное письмо к королю польскому, но резидент отказался; голосом холодного рассудка советовал он восторженной до экзальтации красавице оставить химерические намерения. Он доказывал ей несбыточность ее планов и сказал, что, нимало не сомневаясь в царственном ее происхождении, он полагает однако, что борьба ее с Екатериной немыслима и что в ее положении лучше всего отыскать надежное убежище, в котором бы могла она безмятежно продолжать жизнь свою. Не понравился принцессе добрый совет маркиза, она написала к нему письмо, исполненное блистательнейшими для Польши политическими соображениями, и обещала золотой век этой стране, если достигнет короны. Польский резидент отвечал принцессе в том же смысле, как говорил в церкви св. Марии, и настоятельно советовал скорей удалиться в скромное уединение и тем избегнуть вредных последствий, которые он считал неизбежными, если она не покинет своих замыслов. После того она написала к маркизу письмо, в котором говорила между прочим следующее: "В последнее свидание наше я нашла в вас столько благородства, ума и добродетели, что по сию пору нахожусь в океане размышлений и удивления… Но вчера ввечеру получила я множество писем, адресованных ко мне в Рагузу, и в то же время получила известие, что мир не будет ратификован султаном; невозможно вообразить, какие смятения царствуют теперь в Порте. Я намерена обратиться с известным вам предложением к Польше и с тою же целью пошлю курьера в Берлин к королю Фридриху. Для себя я ничего не желаю: хочу достичь одной славы — славы восстановительницы Польши. Средства к этому у меня есть, и я не замедлю доставить его величеству королю Станиславу Августу эти средства для ведения войны против Екатерины. Как скоро он поднимет оружие, русский народ, страдающий под настоящим правлением и вполне нам преданный, соединится с польскими войсками. Что касается до короля прусского, это мое дело: я на себя принимаю уладить с ним соглашение. Курьер, которого я отправляю в Константинополь, поедет через Европу и завезет письмо мое в Берлин. Сама я поеду отсюда также в Берлин и повидаюсь с королем прусским. Во время путешествия до Берлина мне будет достаточно времени подумать о моих депешах, которые король Фридрих получит до прибытия моего в его столицу. Из Берлина поеду в Польшу, оттуда в польскую украйну, там и неподалеку оттуда стоят преданные нам русские войска. Здесь никто не будет подозревать, куда я отправляюсь, все будут думать, что я поехала в Германию, в тамошние мои владения. Какой бы оборот ни приняли дела мои, я всегда найду средства воспрепятствовать злу. Небо, нам поборающее, доставит успех, если будут помогать нам; если же я не увижу помощи, оставлю все и устрою для себя приятное убежище". Через день маркиз д'Античи отвечал ей; "Позвольте предложить вам избрать то самое намерение, какое вы высказали в письме вашем ко мне: оставьте всякие политические замыслы и удалитесь в приятное уединение. Всякое другое намерение для людей благомыслящих покажется не только опасным, но и противным долгу и голосу совести, оно может показаться им химерическим или по крайней мере влекущим за собой неизбежные бедствия". При свидании маркиз, кажется, прямо сказал ей, что ни король, ни Речь Посполитая ни в каком случае не согласятся принять участие в ее замыслах. Принцесса долго не отвечала на письмо д'Античи. Слишком через две недели (а в это время, как увидим, у нее уже созрели иные замыслы) она отвечала ему (5 февраля 1775 года), благодарила за совет, хвалила его благоразумие, проницательность, извинялась, что беспокоила его, и обещала удалиться в Германию.