— Да какъ же ее искать? Ты вѣдь не знаешь, какъ звать ее?
— Вотъ то то же, что не знаемъ… А надо бы ей сказать, чтобы не Аринѣ направляла, а намъ…
— Я ничего сдѣлать не могу, — сказала Ольга Дмитріевна и взялась за велосипедъ. — Ну, прощайте. Прощай, княжна!
Она взяла дѣвочку за голову и поцѣловала.
Ее предлагали проводить ее, спрашивали, не боится ли она одна, но Ольга Дмитріевна ничего не боялась и одна пошла по дорогѣ. Но не прошла она и двадцати шаговъ какъ услышала сзади себя топотъ босыхъ ногъ: бѣжали за ней. Она остановилась.
— Что вы?
— Мы проводить тебя… Вонъ до поворота.
— Пойдемте, пойдемте, милыя! — радостно сказала Ольга Дмитріевна, растроганная ихъ вниманіемъ. — Вы ко мнѣ въ гости приходите въ Ильинку… Придете?
Дѣвочки молчали и шли рядомъ съ барышней. Потомъ Ольгѣ Дмитріевнѣ показалось, что старшая что-то шепнула маленькой.
— Ты что? — спросила она.
— Ничего… — смущенно отвѣтила дѣвочка.
— Устали? Спать вамъ пора… Ступайте, дѣти, — сказала Ольга Дмитріевна и опять поцѣловала и княжну, и Домашку.
Дѣвочки остановились, а Ольга Дмитріевна быстро пошла впередъ. Вечеръ былъ еще свѣтлый и теплый. Свѣтло и тепло было и на душѣ Ольги Дмитріевны. Безцвѣтное небо сливалось съ безцвѣтной землей и все, что было между этимъ небомъ и; этой землей, было закутано неуловимо-безцвѣтной дымкой.
— Вотъ задача: овладѣть этими полутонами, изобразить эту сѣрую прозрачность, эту теплую тишину и безмятежность, — подумала Ольга Дмитріевна и остановилась.
— Барысня! — услышала она нерѣшительный зовъ.
Она оглянулась. Дѣвочки стояли все на томъ же мѣстѣ и о чемъ-то шептались. И эти два пятнышка подъ громаднымъ небомъ показались Ольгѣ Дмитріевнѣ такими безпомощными, такими заброшенными, что она кинулась къ нимъ чуть не бѣгомъ.
— Что, маленькія? Что? Довести васъ назадъ?
Дѣвочки переглянулись и стояли молча.
— Что же? — спросила барышня.
— Дай гривенничекъ, — прошептала Домашка.
— Что? — не понявъ сразу, переспросила Ольга Дмитріевна.
— Дай гривенничекъ.
— На что тебѣ?!
Домашка помолчала, взглянула на старшую дѣвочку и сказала:
— Она велѣла…
— Не ври, не ври! Сама, сама, — громко заговорила княжна.
Домашка сразу стала вся красная, какъ макъ, и залопотала скоро и шепеляво:
— Вресъ! вресъ! Ты велѣла: проси, говоритъ, сейчасъ проси… Еще тамъ, на горкѣ, все шептала: проси…
— Ей-Богу, барышня, вретъ! — горячо воскликнула княжна. — Она такая врунья, такая врунья…
Маленькая подбѣжала къ Ольгѣ Дмитріевнѣ и, поднимаясь къ ея лицу, точно признаваясь въ чемъ-то, прошептала:
— Коли выпросисъ гривенникъ, говоритъ, тебѣ копѣйку выплачу!..
Княжна всплеснула руками и, мотая головой, проговорила:
— Эка вретъ-то! Эка вретъ!..
Ольга Дмитріевна стояла и смотрѣла на дѣвочекъ. Она не знала, которая изъ нихъ лжетъ, но ей стало мучительно жаль ихъ обѣихъ.
Ек. Лѣткова.
1902
