Нырнул, и, уже в полутьме мутной воды, стянул тяжелую, словно мешок цемента, куртку. Извернулся, выдираясь из облепившего плечи джемпера. Туфли скинуть оказалось проще всего. Уже на последнем глотке воздуха всплыл к поверхности, и, не оборачиваясь, размашисто погреб к середине довольно широкой реки.
— Врешь, не возьмешь, вовсе по-Чапаевски, просипел Олег, взмахивая раненой рукой. Всплеск сообщил, что загонщики вышли на позицию огн. Повезло, ударной силы самопального оружия не хватило. В горячке первых минут холода почти не ощутил. Только, когда схлынула волна адреналина, заметил, что мышцы начало потряхивать короткими судорогами.
Сил хватило преодолеть три четверти дистанции. Когда до берега осталось совсем немного, отказала рука.
"Так и тонуть? Спасло-то, что противоположный берег выходил на мелководье. Колено скользнуло по дну. Он поднялся, и дальше брел уже по колено в воде. Выбрался на берег, постоял, пытаясь разглядеть преследователей. Однако, душегубы не осмелились последовать примеру беглеца. А, может, двинулись искать брод?
Сергеев откинулся на траву, и отдышался. Лежать нельзя, замерзну. — Молоточками стучала в висках кровь. Он стянул джинсы, и выжал белье. Бежать в одних носках стало трудно. К тому же дала себя знать рука. Задергало. Вспыхнула тягучая боль. Поползло к плечу нехорошее тепло. Олег разодрал пополам изодранные штанины, обматывая исколотые ступни. — Плевать. Главное идти можно. Вот только куда? Всюду лес. Закрыл глаза, вызывая в памяти карту, и ощутил приятное кружение. Захотелось опуститься на землю и придремать. —
"Чуть-чуть. Немного. И пойду". — Шепнуло измотанное сознание.
— Хрен. — Рявкнул он так, что заверещала встревожено пичуга в густой кроне. — Встал, пошел. Сдохнешь. — Здоровой рукой, что было сил. врезал по скуле. Удар взбодрил. Кряхтя и вздрагивая от боли, двинулся прочь от спасшей его реки.
Подкрались сумерки. Олег, прогоняя отчаяние, попытался запеть что-нибудь, способное поднять настроение. Но кроме речитатива Высоцкого, про густой лес и дальнюю дорогу, ничего не вспомнилось. А вскоре стало совсем не до песен. Ноги начали заплетаться, все чаще, не разглядев в полутьме корягу, или камень норовил грохнуться на землю, усыпанную густым ковром опавших иголок. Худая обувка размоталась, и пропала где то позади. Мошка, почти не досаждавшая на свету, облепила голое тело.
"Херня, прорвемся". — Сергеев шел уже только на морально-волевых. Куда? Вперед.
Уже в полной темноте, не разбирая дороги, выбрел на лужок. То, что это не просто полянка, понял по уколам, от срезанных стеблей. Однако ступни боль почти не чувствовали. Пересек пространство, и в скупом свете молодой луны заметил несообразность. На фоне темного неба, с полоской заката на горизонте появилось нечто. Не камень, и не холм. Что, понять не смог, но уже совсем пропадая в манящем забытье доковылял к бревенчатому строению. Рука нащупала шершавые доски. Он, показалось, изо всех сил, застучал кулаком в дверь. Однако стук вышел так себе. Средненький. Напряжение которым заставлял себя двигаться вперед ослабло, и уже теряя сознание, почувствовал, что дверь шевельнулась, отворяясь.
Сколько лежал в беспамятстве, неизвестно. Временами сознание прояснялось, и тогда видел отблеск багрового пламени на бревнах, чувствовал запах сгорающих углей, слышал мерный стук и звяканье, прерываемое шипением воды. И вновь уходил в забытье, растворяясь в дергающей боли. Приходили неясные фигуры друзей. Склонялся Вячеслав, улыбчиво интересуясь, куда запропал приятель. Падал на угли костра пробитый стрелой Александр.
Разгоняя тени, проносились всадники во главе с рыжебородым главарем.
Но однажды он открыл глаза не чувствуя ни тяжести, ни боли. Сфокусировал взгляд на громадном человеке. В руках здоровяк держал деревянный ковш. Седые, перетянутые по лбу узеньким ремешком волосы, гремящий, словно жесть, пятнистый фартук из толстой кожи. И белоснежная, матерая, бородища. Гигант всмотрелся в раскрытые глаза раненого, и произнес вроде по-русски, но совершенно непонятную фразу.
— Нихт ферштейн — Автоматически отозвался Олег. Что заставило так поступить, не понял. Однако, кузнец, поднял бровь, и на ломаном немецком предложил выпить настой.
— Травник знатный. — Пояснил он на — русском, протягивая ковш. Аль, с руки поити. — Пробурчал хозяин.
— Немчин, значит, будешь? — Поинтересовался он, и тут же добавил. — Даст ист Дойче.
— Я, я — Закивал гость. — Их бин Дойчланд. Дальше разговор шел уже на немецком. Причем язык кузнец знал гораздо хуже Сергеева. Он то и дело чесал в затылке, и, забывая слова, переходил на родную речь.
— Счастье твое, немчин, что к языкам я способен. — Пояснил собеседник не надеясь, что больной поймет его. По младости лет на Ладоге с вашими изрядно пришлось. Как же тебя в наши края занесло?
Он повторил вопрос, уже на ломаном языке Шиллера и Гете.
Слово "турист" хозяин понимать отказался. Олег кое как заменил его на "путника". На ярмарку в Новгород ехал. Подыграл Сергеев.
— Надо-же было тебе на князя нарваться. — Невнятно посочувствовал коваль раненому. — А неча по лесам шастать, человеку полагается в дому жить.
