Княжеская ведьма - [4]

– Ты – Карен-лекарка, – сказал человек. Он не спрашивал, а утверждал, и это мне тоже не понравилось.

– Так меня зовут.

– У меня к тебе дело.

– Говори.

– Не здесь. В доме.

– Я не пускаю в дом мужчин по ночам.

– Дело мое тайное. О нем никто не должен слышать.

– Скажешь в сенях. – Я поняла: он предпочитал, чтобы его не только не слышали, но и не видели. Дальше я его не собиралась пускать.

Он поднялся по ступенькам. Я встала, загораживая ему путь вглубь дома.

– Я слушаю.

– У тебя в доме есть книги. Это всем известно.

– Дальше.

– Я хочу купить кое-что.

– Мои книги непродажные.

– Я плачу золотом. – Под плащом что-то звякнуло. Было тепло, но капюшон он не снимал, и я уже догадывалась, почему. Я успела разглядеть небритый подбородок, острый хрящеватый нос и длинные темные волосы. Он все время пытался заглянуть мне за плечо, и это было неприятно. Он не нравился мне все больше и больше. В таких случаях я обычно полагаюсь на свое чутье, и пока не было случая, чтоб оно меня обмануло.

– Что ты хочешь купить?

– Пропусти меня, я посмотрю и выберу.

– Нет.

– Как так?

– Я не пускаю чужих к моим книгам, скажи, что тебе нужно, я вынесу и покажу.

Наконец до него дошло, что таким путем он ничего не добьется. Он хмыкнул. Решился.

– Ладно. Давай начистоту. Скажу тебе сразу – мне нужна Черная Летопись тайных сокровищ, пещер и укреплений, оставшихся от древних.

Он, видимо, давно заучивал название и произнес его со значением.

Но я и глазом не повела.

– Учти, помешанных я не лечу.

– Я знаю, что она у тебя есть. Ты никому ее не продавала. Оставила себе, ясно. Но одна ты ничего не найдешь, сил не хватит. Предлагаю сто солидов сейчас и пятьдесят, если я не смогу ее прочесть. А сокровища, когда я найду их, – пополам.

Сто золотых – огромная сумма для наших бедных краев, почти непредставимая. Денег было мало, и ходили они, по большей части, в серебре, да и то – в городе. В деревнях люди вообще не видели денег.

– Ты явно бредишь, пришелец. Какая летопись, какие сокровища?

– Ты прекрасно владеешь собой. Но провести меня тебе не удастся. Я знаю обо всем от твоего отца, кровельщика. Если не веришь, могу сказать, как это было.

Я промолчала.

– Он лежал, вокруг все суетились, и на меня никто особо не смотрел. А он бормочет… Я нагнулся. Он говорил на западном диалекте, я его не слишком хорошо разбираю, и очень тихо, но все же я сумел понять, что он поминает Черную Летопись, которая хранится у его дочери.

Я ничего не говорила, и он продолжал.

– Тогда мне пришлось срочно убраться из города, и я не успел тебя разыскать… да и не соображал я тогда толком ничего…

– А сейчас ты соображаешь толком? Или бред умирающего принял за Святое Писание?

– Ты меня не сбивай! Я даром времени не терял, хоть и туговато бывало в эти годы. Ходил, расспрашивал, наконец, уяснил. Уясни и ты Тебе, слабой и чахлой, лучше выхода нет, чем поделиться со мной. Тем более, что я предлагаю тебе кучу денег.

– Советую оставить деньги при себе и уходить подобру-поздорову.

– Это ты что, грозишь мне? Я же тебя одним пальцем раздавлю, как козявку, немочь ходячая, а вот решил сделать милость, предложил честную сделку, но могу передумать, хотя бы и сейчас, и никакие знахарские наговоры тебе не помогут!

Он дернулся вперед, при этом капюшон у него немного съехал, и, глядя, как у него зачесаны волосы, я утвердилась в своей догадке. Под плащом у него был тесак, но он не стал его вынимать, рассчитывая, что я и так испугаюсь, однако у меня за дверью на бочке всегда лежал топор, и я стояла так, что он у меня был как раз под рукой.

– Что ж, суд не карает за убийство ночного грабителя, – спокойно сказала я и взмахнула топором.

Он отскочил в сильном испуге – от самого ли топора или от того, как легко я его занесла. Я не собиралась его убивать, но рассердилась, потому что он все время напирал на мою чахлость и болезненность, хоть это отчасти была правда. Так что я продолжала идти на него с занесенным топором. Он попятился, запнулся о порог, поскользнулся и свалился с крыльца. Снегу нападало еще не так много, и он, пожалуй, сильно ушибся.

– Ступай прочь! Нет у меня в доме никаких летописей, а кабы и были, так не для безухих воров!

Он заворочался на снегу, что-то бормоча. Перед тем, как закрыть дверь, я прибавила:

– А если вздумаешь ломиться в дом, то я подниму всю улицу!

Я решила безопасности ради до утра не ложиться спать, однако была уверена, что нападения этой ночью не будет. Мои слова возымели должное действие. Этот человек уже побывал в руках падача, и у него имелись все основания скрываться. Я совсем не боялась его, хотя и следовало быть настороже. Он был слишком ничтожен, чтобы причинить мне вред, и заслуживал только презрения. Но я могла бы и тогда догадаться, что порой самые маслые причины вызывают великие бедствия.

А бедствия заполняли обитаемые земли. То, что в Тригондуме жили мирно, было величайшим чудом, или следствием бедности и неплодродия края. Война во всех трех королевствах шла уже долгие годы, и трудно было даже запомнить, не то, что представить: кто с кем воюет. Наш город неоднократно переходил от одного правителя к другому, когда в очередной раз перекраивались земли. Но все это происходило далеко, жизнь горожан затрагивало мало, а меня и вовсе не касалось. К войне привыкли, горожане не думали о ней, а так как их дела были и моими делами, не думала о войне и я. А подумать стоило. Подумать о многом. Например, почему люди привыкают к войне. Дурные времена – скажут в ответ. Но бывают ли хорошие времена? Может, и том, свидетельницей чего я стала впоследствии, будут вспоминать со светлой слезой умиления. Вспоминать? Вернее, заново придумывать. Ведь забыть так легко.