Князек - [6]

Нанетта пожала плечами – жест этот она переняла у Анны Болейн еще в юности.

– Он здоровый и сильный мальчик. И с ним будет то, чего захочет Господь. Я же со своей стороны позабочусь, чтобы он научился всему, что должен знать настоящий мужчина. Но вот бедный Симон считает, что все его труды идут прахом. Он пытает Александра, словно инквизитор, каждый вечер, когда мальчик возвращается из школы. А душу отводит, обучая Мэри греческому и астрономии.

Мэри улыбнулась, Елизавета засмеялась.

– А помнишь, тетя Нэн, как ворчал наш старый учитель Филипп, когда ему приказано было учить меня греческому и латыни наравне с мальчишками?

– И ты училась греческому и латинскому куда более охотно, нежели шитью, насколько мне помнится, – ответила Нанетта. – Вот, я все и распутала. Хочешь продолжать сама или отдать Одри?

– Нет, я сама, – вздохнув, ответила Елизавета. – Отец всегда жалел, что я не мальчик – ведь я у него была первенцем, да и мнения наши, и желания во всем совпадали...

Нанетта сочувственно поглядела на нее, думая о том, сколько женских несчастий выпало на ее долю. Ее еще в ранней юности увезли из родного дома в чужой, где она была обручена с племянником Нанетты Робертом, которого до той поры и в глаза не видела. Но Роберт был убит еще до свадьбы – и Елизавета осталась в незавидном положении, беспомощная и зависимая от родни погибшего жениха. Во время одного из нападений на замок Морлэнд ее изнасиловали, и девушка забеременела. Нанетта сама принимала у нее роды и позаботилась, чтобы Елизавета никогда не увидела ребенка и ничего не знала о его дальнейшей судьбе. Она вышла замуж за младшего брата Роберта – Пола и стала хозяйкой усадьбы Морлэнд. И хотя непрерывные беременности изнуряли ее, все ее дети, кроме троих, живы и здравствуют. Нанетта думала и о том, что Елизавета всегда любила верховую езду, охоту с собаками и соколами – атрибуты свободной мужской жизни. Во дворе вдруг послышалось цоканье копыт и мужские голоса, и лицо Елизаветы словно засветилось изнутри. Вот ее единственное утешение за все тяготы женской доли – оно-то и въехало во двор!

– Это Джон! – воскликнула Елизавета, вскочила и подбежала к окну. Она поглядела вниз и помахала кому-то рукой. Щеки ее заалели. Она нежно улыбалась. Потом повернулась к Нанетте: – И Джэн с ним. Наверное, они встретились по пути сюда. Они уже поднимаются.

– Хорошо, – сказала Нанетта, – тогда Джэн и проводит нас домой, и не нужно будет беспокоить твоих слуг.

На винтовой лестнице уже отчетливо слышались шаги. Распахнулась дверь и появился Джон, первенец Елизаветы, смеющийся, в сопровождении Джэна.

– Мама, посмотри, что я тебе принес! – сказал Джон, прижимая что-то к груди. Это что-то, спрятанное под короткой кожаной курткой, извивалось и издавало странное мяуканье. Джэн стоял, уперев руки в бока, наблюдая за Джоном с довольной ухмылкой.

– Осторожнее, предупреждаю! Он все пальцы тебе пооткусывает! Я говорил ему: оставь ты его в покое, но он не послушался и приволок в дом.

– Что там еще, Джэн? – Нанетта протянула к нему руку. Он подошел к ней, взял за руку и преклонил колено, чтобы поцеловать ее. Потом, обняв ее за плечи, с беззвучным смехом наблюдал, как Джон передает матери что-то, завернутое в куртку.

Джэн был довольно высок, но молодой Джон в свои тринадцать лет уже превосходил его ростом, обещая стать таким же гигантом, каким был его дед Пол. Он был еще и силен, и широк в плечах – и вместе с тем нежнее и ласковее многих женщин, и всегда чувствовал сострадание к маленьким существам, особенно больным или раненым. Его соломенный вихор упал ему на глаза, когда он, с серьезным лицом, склонился перед матерью, по другую сторону от младенца, и развернул подарок.

– Что же это? – снова спросила Нанетта. Джэн сжал ее плечо.

– Щенок лисицы. Осторожней, кузина Елизавета, их укусы частенько сильно воспаляются!

Елизавета взглянула на Джэна – и отвернулась, слегка покраснев. Она никогда не знала, воспринимать его слова в шутку или всерьез, его улыбка озадачивала ее, и она вечно чувствовала себя как-то неловко. В этом мальчике было нечто таинственное – никто не знал, откуда он родом, кто его родители – кроме разве что Нанетты и Джеймса, а уж они никому бы не раскрыли этой тайны. И хотя он всегда вел себя с ней уважительно и дружелюбно, Елизавета в его присутствии всегда чувствовала себя скованно. Но, вняв его предупреждениям, она отдернула руки, когда ее сын извлек на свет Божий рыжеватого мяукающего зверька. Он крепко держал его в своих сильных и больших руках и протягивал ей, чтобы она могла его получше рассмотреть. А зверек даже не пытался укусить Джона, хотя скалился, обнажая маленькие остренькие зубки навстречу этому враждебному миру, и издавал потешно-яростные звуки. Сердце его бешено колотилось – он был таким беспомощным и таким храбрым...

– Где ты взял его, Джон? Осторожнее, он укусит тебя!

– Не укусит, мама, – ответил Джон с беспечной уверенностью, прижимая лисенка к груди и давая ему пососать мизинец. – Он напуган и очень голоден – вот и все. Нельзя ли принести ему молока? Могу я оставить его себе?

– А где же его мать? Где ты нашел его?