Князь Воротынский - [2]

Им бы, литовским вельможам, радоваться, что прежнее черниговское княжество под их рукой оказалось. Не столько мечом, сколько хитростью завоевано. Они же возомнили о себе Бог весть что. И все же, похоже, понимали: не свое – оно и есть не свое, а ума не хватило, чтобы скрыть то понимание: обирали и Смоленщину, и Черниговщину, и Киевщину до нитки, поплевывая на обиды и гнев не только людишек тягловых, но и вотчинных князей. Невмоготу стало служить Казимиру, и князья древней Черниговской земли: Одоевские, Вельские, Воротынские, склоняемые к тому же единоверием и растущею мощью Ивановой, который собирал под свою руку все земли, бывшие в прошлом под Киевом, Новгородом и Владимиром, перешли к нему со своими вотчинами, а Казимира для успокоения совести известили, что обязанности присяжных с себя снимают. Ивану Третьему, Великому, царю Москвы и веся Руси присягнули они, а после его кончины – сыну, Василию Ивановичу.

Силой тогда Литва хотела вернуть отложившихся князей, но почувствовала умелость ратную князей Воротынских – Василия Кривого, Дмитрия Воротынского, да и его, князя Ивана; не забыли, небось, как он и дядя его Симеон Федорович воевали города Серпейск, Мещевск и Опоков. Должно, почесали затылки, задним умом смыслив, что зря притесняли вотчины князей Черниговских, принуждали их отступиться от веры православной. «По сей день не унимаются. Послов шлют. Только не быть нам больше под Литвой. Ни послами не умаслят, ни мечом не возьмут под свое иго древние отчинные земли русских князей».

Рынды, в белоснежных атласных кафтанцах с разговорами на груди и золотой цепью наперекрест, не преградили князю дорогу посольскими топорами, но и не поклонились. Не шелохнулись, когда он проходил. Князь тоже миновал их словно истуканов, привычно стоявших по обе стороны парадной двери, как составную часть этих дверей.

В Золотой палате тоже все привычно-празднично. На лавках, похожие на расперившихся клуш, восседали думные бояре. В мехах дорогих, в бархате, шитом золотом и усыпанном жемчугами. Головы боярские украшали высокие горлатные шапки, а руки с унизанными самоцветовыми перстнями пальцами чинно покоились на коленях. За спинами бояр стояли белоснежные рынды с поднятыми, словно в замахе, серебряными посольскими топорами; рынды похожи были на ангелов, оберегающих трон, на котором восседал, еще более бояр расперившийся мехами и бархатом в золоте, жемчуге и самоцветах царь Василий Иванович.

Размашисто перекрестившись на образ, висевший на стене близ трона государя, поклонился князь Воротынский поясно государю, коснувшись рукой наборного пола, и молвил:

– Челом бью, государь. Дело срочное привело меня к тебе в доспехах ратных.

– Садись. Место твое в думе всегда свободно.

И в самом деле, между князьями Вельскими и Одоевскими оставалась пустота на лавке. Почетное место. От трона недалеко. По породе. По отчеству. Владимировичи они, оттого и место знатное. Прошел к своему законному месту князь Воротынский, но не сел. Спросил, вновь поклонившись:

– Дозволь, государь, слово молвить. Несчетно коней сменил, спеша с вестью тревожной. Прямо с седла и – к тебе, великий князь.

– Вот и передохни малое время, пока мы по послам литовским приговор приговорим.

Умостился на лавку князь и только теперь почувствовал, что торжественность в палате насупленная. Обидели послы, выходит, и великого князя, и думу. И пока, как понял Воротынский, еще не выплеснулась наружу та обида. Не начался суд да ряд. Утихомиривали гнев бояре, чтобы сгоряча не наговорить лишнего, а чтобы мудро и чинно вести речи.

– Ну, что скажете, бояре? – обратился к думе царь, тоже, видимо, уже начавший успокаиваться и, как обычно, уже принявший какое-то решение, но желающий еще послушать своих верных советников.

Бояре помалкивали. Зачем зачин делать. Пусть сам Василий Иванович определит, кому первому речь держать. Тот так и сделал. Обратился к юному князю Вельскому:

– Твое слово, племянник мой любезный.

Встал князь Дмитрий Вельский. Сотворив низкий поклон, ответствовал:

– Сказ наш один: под Литву не пойдем. Негоже отчинами Рюриковичей владеть иноземцам. Иль у дружинников наших мечи затупились?

– Одоевские?

– Не отдавай нас литвинам поганым. Верой-правдой служили тебе, государь, как присягнули. Так же и далее служить станем.

– Воротынские?

– Челом бьем, государь. Твои мы присяжные!

– Ладно, тогда. Так послам и ответим: на чужой каравай пусть рта не разевают. – Помолчал немного и кинул взор на Ивана Воротынского: – Сказывай теперь твою спешную весть.

– Дозволь сперва по Литве молвить? Отчину твою, землю исконно русскую, Литве не видать. Только повременить бы с ответом. Пусть дьяки Посольской избы исхитрятся, время растягивая, а ты, Великий князь, еще раз им прием назначь. Да не вдруг. Пусть потомятся. Не убудет с них.

– Отчего такая робость? Иль у Литвы сил поболее нашего?

– Не робость, государь. Мы за тебя животы свои не пожалеем, а дружины наши – ловкие ратники, только послушай, государь, и бояре думные послушайте: весть я получил, будто Магмет-Гирей вот-вот тронется в большой поход…

– Полки завтра выходят на Оку. Главным воеводой поставил я князя Дмитрия Вельского. С ним стоять будет и мой брат любезный, князь Андрей Иванович. Сил достанет остановить крымцев. Пойди и ты с ними, князь Иван.