Князь Шаховской: Путь русского либерала - [27]
В «Ольденбургский кружок» помимо этих главных, всеми признававшихся корифеев вошли также четверо друзей, сплотившихся в тесную компанию еще в годы обучения в 1 Варшавской гимназии. Среди них был Александр Александрович Корнилов — «человек замечательной доброты и дружелюбия», принципиально и серьезно относившийся к жизни с юности, умный и дельный работник. Он вырос в ладной многодетной семье с несколькими младшими сестрами, о развитии души которых радел братски, почти отечески. Он искренно был проникнут патриархальными традициями теплых и крепких домашних привязанностей. Александр Александрович и на друзей переносил свою способность к глубоким дружеским отношениям, становившимся почти кровными в его сердце. «Он — сам всегда бесхитростно скромный к себе — высоко ставил членов своего дружеского союза и навсегда остался для тех, кто сами сохранили основы своего духа, верным другом в жизни, незаменимым сотрудником в делах… Но широта взора и удивительное беспристрастие избавляло его от доктринерства, помогала ему отзываться на многообразные духовные интересы. Справедливость в суждениях о людях, в отношении к вопросам были неизменно его отличием, не часто встречающимся, важным и для группы достоинством».
А. А. Корнилов был юрист-историк, с любовью углублявшийся в науку во время студенчества, много от нее научившийся, никогда вполне ее не покидавший во все периоды своей разнообразной, содержательной, всегда стойкой общественной и политической деятельности. В ней он умел не только трудиться, не жалея сил, но и жертвовать своею безопасностью. После университета он уехал в Польшу комиссаром по крестьянским делам, в 1890-х годах служил при восточно-сибирском генерал-губернаторе Горемыкине, будущем царском премьере.
А. А. Корнилов приобрел большой авторитет, что не помешало ему в начале 1900 года подвергнуться по возвращении преследованиям, аресту и высылке за одну литературную публикацию. Позже он отдался писательству, а с момента основания конституционно-демократической партии являлся одним из деятельнейших ее работников, секретарем ЦК. Все последующие годы он преподавал русскую историю в Петербургском политехническом институте и выпустил несколько ценных сочинений.
О себе А. А. Корнилов писал: «Мой отец приходился двоюродным племянником адмиралу Владимиру Алексеевичу Корнилову и будучи студентом II курса Московского университета (юридический факультет) в 1854 г. был завербован В[ладимиром] А[лексеевичем] в Черноморский флот и попал таким образом в число защитников Севастополя, в котором он и пробыл все 11 месяцев осады, вместе со старшим братом своим Алексеем Александровичем, также моряком, дослужившимся впоследствии до чина вице-адмирала».
Другой член «Ольденбургского кружка» Лев Александрович Обольянинов был человеком совсем другого склада и лада. «Можно бы сказать, что он не подходит к компании, принадлежит людям иного толка. Но это только наружно. Сродство с душою группы он сам затемнял преувеличением своих материалистических теорий и своего бытового «нигилизма», особым подчеркиванием отрицания всяких «сентиментальных» и идеалистических бредней. Наука, опытное знание, изучение природы для открытия доступной истины, трудовой строй, так или иначе примыкающий к социализму, как устройство жизни, — и никаких туманов, полнейший реализм, такова была его proffesion de foi, которую он, впрочем, не очень часто высказывал: обычно он молчаливо держал ее про себя, обнаруживая разногласие критическими взглядами, краткими афоризмами, ироническою улыбкою и пожатием плеч. Он не то что напускал на себя такое отрицание верований и идеализаций, но и сам себя в том несколько обманывал, что именно такова правда. Это ему и нравилось, и в таком материализме он, может быть, невольно находил оправдание своим и других «человеческим» слабостям. Но указанное умонастроение являлось скорее национализированною оболочкою его души в качестве идейной вывески (для пропаганды). Оно поддерживалось мнимою суровою внешностью — строгим взглядом, густыми усами и длинной черной бородой, иногда полупрезрительно надувавшимися губами, сквозь которые он пропускал клубы табачного дыма, вносившего также ему присвоенный знак отличия среди всей некурящей компании. Сразить противоречие он старался особенным выражением недоумения в раскрытых глазах и собранных кверху складках кожи на лбу, которое он себе неуклонно придавал, когда друзья впадали в неодобряемые его здравым смыслом фантазии. — В существе же дела он был — добрейшая, преданнейшая душа, доступная самым нежным движениям (лишь бы только они не выражались вовне, как у других), искренно участвовавшая во всех интересах группы».
