Князь Олег - [2]
После заключения договора император византийский одарил русских послов золотом, одеждою, тканями и, по обычаю, приставил к ним мужей, которые водили их по церквам, показывали богатства и излагали учение Христовой веры. Затем послы были отпущены домой, куда и возвратились в 912 г. Осенью того же года, по сказанию летописи, Олег умер и похоронен в Киеве на Щековице. Место погребения Олега занесено в летопись по преданию, не вполне достоверному; есть и другое предание, по которому Олег умер во время похода на север и похоронен в Ладоге. Со смертью Олега связано в летописи известное сказание, послужившее мотивом для стихотворения Пушкина «Песнь о вещем Олеге». По счету летописца, Олег княжил 33 года, с 879 (год смерти Рюрика) по 912 г.; но хронология первых страниц начальной летописи крайне путанна и неточна.
Критическую оценку летописных сведений об Олеге см. у Соловьева, Иловайского и Бестужева-Рюмина. Договоры русских князей с греками вызвали обширную литературу, которая указана у М. Ф. Владимирского-Буданова в «Хрестоматии по истории русского права» (выпуск 1-й).
Часть I. Заботы князей
Глава 1. Весть
Аскольд же рассеянно смотрел то на резвый прилет стайки воробьев, шумно и по-хозяйски промышляющих остатками пищи с княжеского стола, то на сороку, что неожиданно уселась на ветке вишни и склонила голову вниз, к нему, владыке Киева. Он пригляделся к воробьям и ухмыльнулся: клюют как обычно — схватят кусочек, отлетят в сторонку и, воровато оглядываясь, придерживая одной лапкой пухлый комочек хлеба, быстро доклевывают его, чтоб успеть схватить еще одну крошку. Но не тут-то было!.. На столе вдруг появилась редкая гостья — яркая, зеленовато-голубая птица с темно-коричневой спинкой, величиной чуть мельче голубя — и с криком «Раак-раак!» — распугала воробьев, резко опустилась на княжеский стол и по-хозяйски прошлась по нему. «Это что еще за диво? Новая птица? Из каких краев ты, милая? И почему ты так хозяйничаешь на моем столе?» — удивленно подумал Аскольд, но в это время длинный луч солнца, выйдя из-за листвы орешника и вишняка, жарко коснулся его лица. «Эх, Аскольд, Аскольд! И когда ты будешь выполнять заветы своих жрецов?» — казалось, укоризненно вздохнуло солнце и, спрятав свой указательный лучик, снова зашло за кроны деревьев. А Аскольд весь отдался тому чувству, которое не оставляло его, с раннего утра. Его терзало буйное тщеславие, которое он скрывал от посторонних глаз. Пока надо было закрыть душу на замок, как замыкают забрало на шеломе перед битвой с опасным врагом, и не посвящать в свою тайну даже жреца, который мог бы легко разгадать любое предзнаменование и облегчить ожидание грядущего события. «Ну, Аскольд, соберись с духом, вникни в слова проповедника! Ведь не зря же они здесь речи христомудрые ведут! Зачем-то их сюда послало небо!»
Князь, низко склонив свою черноволосую красивую голову, услышал:
— Все человеческое ничтожнее тени, — говорил проповедник. Это был молодой человек прекрасной наружности: черноволосый, кареглазый, с тонкими чертами лица, ладно сложенный, но с той особой осанкой, которая сразу выдавала в нем священнослужителя. Он давно уже заметил, что тот, кому он так старается донести учение Христа, почти не слушает его, и сделал сознательно паузу, открыто взглянув на правителя.
Аскольд в ответ слегка передернул плечами, усмехнулся, но ничего не сказал и лишь едва кивнул проповеднику. Тот понял, что князь наконец во внимании, и смиренно продолжил:
— У нас нет ничего собственного, кроме добродетели, а все прочее подобно листьям, приставшим к дереву извне, и с приходом осени избывается!
Князь вдруг почувствовал мудрость слов, произнесенных греком, и сосредоточился. Он прищурил глаза и сложил руки на богатырской груди. Да, сейчас он признался себе, что ему нравилось это тихое чтиво о бытии Божием, о котором ему то один, то другой священник ведали настойчиво и терпеливо. Нынешний день по очереди выпал Исидору. То ли из-за красоты, то ли из-за истинной набожности он более всех приглянулся Аскольду. Юноша никогда не сердился, что возле Аскольда всегда сидело множество его дружинников и, слушая Евангелие, они шумели и недоумевали. Недоверию их не было бы конца, если бы Исидор не объяснял спокойно и терпеливо то или иное событие, касающееся либо жизни Христа, либо его заповедей. Ведь главная задача проповедника состояла в том, чтобы его не только слушали, но и, поняв, пошли за ним! Бледное лицо грека во время чтения текста Евангелия начинало пунцоветь, и, предчувствуя борьбу за души своих слушателей, Исидор становился вдохновенным. Вот и сейчас он, окинув тревожным взглядом внимавших ему дружинников и невесть откуда взявшегося Дира, запнулся, но теплым и чистым голосом продолжил:
— А что добродетель есть наша собственность, это видно из следующего: куда бы мы ни пошли, мы несем ее с собою, а все прочее — нет; следовательно, она — единственная наша собственность, а все прочее — чужое!
