Князь мира - [14]

*****

Разговор про батрака в особенности завелся после того, как разделили сзади церкви лужки: натыкали с вечера вешек и брода пробрели, чтобы с утра по росе не тратить зря время, - глядь, как раз поутру, когда все Чертухино вывалило с косами за церковь, так что непривычному глазу могло показаться, что мужики собрались в тумане не на покос, а на турка, - глядь, у Михайлы обе полосы скошены вчистую, соседей даже на пол-лаптя обкосил, да и не скосил, а выбрил!

- Ишь ты, люди за косы, а Михайла за ворошалки!

Ночью стояла на небе высокая луна и до самого первого света провисела посередке над Чертухиным, ясно было не хуже, чем днем, роса на траве лежала, словно бобины, а по такой росе коса сама ходит и под самый корень подрезает траву, днем же, еле солнце вскочит, начинало сразу жарить и парить, полезут назойливые мухи в глаза и из стада налетят тучей слепни, тут уж не до кошебы…

Старик же был бессонный, но уж такой народ у нас подозрительный и недоверчивый, всякий подумал:

"Его дело батрак!"

После этих самых лужков мужики старались только поклониться при встрече пониже или… обойти на дороге.

*****

Сколько тут времени прошло, кто его знает, всего не упомнишь!

Жили раньше, не торопились, и день был гораздо длиннее.

В общности, жили ровненько!

Правильно же доподлинно то, что Марья в кую-то пору отяжелела, почему и стали тут иные говорить про лучинку, мало все-таки веря и пономарю, который по срокам не выходил, если вспомнить, когда он с колокольни свалился, и черту тоже не очень, который хоть и жил будто бы у Михайлы в батраках и спал с Марьей на полати, но никто ведь за рога сам не держался!

К тому же раздуло Марью, страшно было смотреть.

Думали бабы: "Двоешки! Непременно двоешки!"

- Чтой-то, Марьюшка, как тебя расхлестнуло?.. - шептали они Марье при разговоре, оглядываясь, нет ли поблизости мужика, когда та выйдет под вечер на середку и присядет на завалинку вместе с другими. - Смотри: так ли у тебя все, как надо?..

Марья же тупо улыбалась распухшими губами и охорашивала передник на страшном животе, видно, что баба что-то таит или сама еще хорошенько не знает…

- Бог милослив, бабы!

Всегда она с этим ответом потуплялась и прятала от баб глаза - словом, никому не проговорилась, что ходит к ней с памятного дня пономарь с того света и в поминовение своей грешной души носит просвирки.

На том самом месте опять стоит чучело, не насеешься иначе гороху на воробьев, только Марье проходу не дает и во сне даже снится, и Марье это теперь даже не страшно, потому что хоть и хороший старик Михайла, и сила к нему бог весть откуда вернулась, но борода у него как кострика и набивается в рот - не продышишь, а у пономаря была бородка аккуратная и зубы в бороде как частокол…

Сама Марья не знала, с чего она так затяжелела, уж не от мертвой ли присухи у нее так раздуло живот, мучилась сама втайне ото всех и часто плакала, прислонившись где-нибудь за печкой в темном углу: с таким разговором к людям не выйдешь…

Но раз в самую полночь, когда в утробе сильно под ребра колотнул ножкой младенец, не утерпела, подкатилась к солдату в Михайловом виде и зашептала ему в ухо:

- Михайл… а Михайла?..

- Что тебе, дура?..

- Откуль у тя сила?..

- А что тебе знать?..

- Бабы смеются!

- А пусть их смеются: смеются все лучше, чем плачут!

Повернулся от Марьи на другой бок и снова захрапел, а поутру, еще рук не сполоснул, сильно прибил:

- Корове помои, а бабе побои: обе сыты и будут!

Но Марью, видно, вконец одолели расспросы и свое любопытство, отступу нет никакого: скажи да скажи!

- Дура, - не выдержал солдат перед бабой, - кажная овчинка пялится на лучинку, чтобы годнее была!

Только и всего: догадывайся как знаешь!

Марью такая загадка не удивила ничуть, Михайла и обо всем-то говорит не напрямик, а вроде под титлами, и так можно его понять, а можно, если подумать, и по-иному догадаться!

Мало же удивившись и ничего не увидя в этом ответе худого, Марья, конечно, проболталась по глупости бабам, а те затрещали и понесли на хвостах на разные лады пересуды, что Михайла - где уж и у кого уж - бог его знает! - добыл такую лучинку, с которой ни один старик не удаст молодому.

- Старый конь борозды не испортит, - смеялись на них мужики.

Положим, хорошая старая присловица, которую, может, и придумали бабы, но всего смысла ее не понимая, потому что с пашней не свычны, да и пахать дело не бабье: напахать-то напашут, а какой вот тоже вырастет хлеб?..

Глава вторая МИРСКОЕ ДИТЕ

ПОТЕРТЫЙ ЦЕЛКОВИК

Мужики в то время совсем не знали цену деньгам…

За золотой рубили небольшую избу, за рубль можно было купить яловую корову или в крайности годовалую телку… да что там изба или корова: у всех еще на памяти была недавняя крепость, когда самих-то мужиков оспода продавали по елдаку за вязанку!

Словом, мозоли у мужиков тогда еще, по примете, не чесались к получке, а серебряные деньги только к слезам во сне снились бабам, на руках же и в кошелях, да и в кадушках у скопидомов где-нибудь на дворе под соломой были больше серые деньги: гроши да полушки, семитки да пятаки!

Простаки были, одним словом!

Да, по правде сказать, без денег было, может, и лучше, потому что, чем больше денег в руках, тем больше их надо, справлялись, земля хлеб родила, а бабы ребят, так все и шло по порядку.