Князь Кий - [26]

Он был самонадеян, и в его резком голосе слышалась привычка приказывать.

Отроки вышли на двор, бросили жребий — кому за кем стрелять. Выпало — сначала Бледу, потом Аттиле, а в конце — Аэцию.

На старое толстое дерево повесили небольшой обруч — цель. Отмеряли полсотни шагов.

Бледа надел на левую руку кожаную перчатку, чтобы тугая тетива не ободрала кожу, наложил стрелу на лук.

Он был более хрупок, чем брат и более подвижен. От матери аланки он унаследовал прямой нос и хорошие грустные глаза, а еще — горячность, нетерпеливость.

Только две его стрелы попали в цель.

Аттила стрелял неспешно и метко: все пять стрел легли в круг. Он радостно засмеялся и с вызовом протянул луки молодому готу, заранее смакуя победу.

— Теперь — ты!

Аэций не спешил. Движения его были спокойны, неторопливы. Сначала он рассматривал стрелу — ровная ли, хорошо ли подогнан наконечник, не обломалось ли оперение. Потом медленно натянул тетиву, долго целился.

Одна за другой четыре стрелы попали в цель. И с каждым выстрелом все больше хмурилось темное лицо Аттилы. Еще один выстрел — и этот желточубый гот уравняется с ним!

Конечно, никто не знал какие мысли теснились в Аэциевой голове, какие чувства таились в его сердце. Видел ли он молнии в узких глазах будущего владыки гуннов? Чувствовал ли, какая гроза собирается над ним — попади он пятый раз?

По-видимому, видел и чувствовал, потому что был не по летам умный и наблюдательный. Длительное пребывание в плену, среди чужих людей, научило его осмотрительности и хитрости. А хитрость и осмотрительность, как известно, — оружие более слабых, подавленных, униженных…

Он долго целился — и, наконец, выстрелил.

Пятая стрела свистнула резко, словно кнут, и впилась в ствол дерева немного выше, над обручем.

Аттила радостно, с облегчением воскликнул:

— Не попал!.. Мой верх!.. Мой!.. — и прибавил снисходительно: — Но и ты замечательно стреляешь!. Не хотел бы я с тобой встретиться с глазу на глаз в бою!

После этого Аттила полюбил Аэция и три или четыре года, пока гот находился у гуннов, дружил с ним. Вместе ездили они на охоту, вместе учились гуннскому военному ремеслу, ходили со старшими на словенов или даков, когда те брались за оружие, чтобы освободиться от гуннского ига.

Аэций был сообразительный отрок и быстро перенимал все гуннское: и обычаи, и язык, и военное ремесло. Особенно — военное ремесло.

Если бы тогда знал Аттила будущее!.. Но не знал он, как и каждый смертный, будущего, и когда наступило время Аэцию возвращаться домой, он искренне сожалел о своем друге-готе…

Миновало много лет. Умер каган Руа, умер его брат Мундзук. И стали Бледа и Аттила каганами. Ходили с войском в походы, собирали дань с соседних племен… Разрасталось государство гуннов. От далекого Дона протянулось оно до Дуная, а за ним — еще на много дневных переходов. Вместе с тем разрасталась, как дрожжевое тесто в кадке, и тайная вражда между братьями каганами. Никому не хотелось делить власть на двух, каждому хотелось править самому… Бывшая юношеская дружба растаяла, испарилась, словно роса на солнце, а сердца их зато наполнились сильной ненавистью.

Но нелегко было им спихнуть друг друга. Каждый имел войско, имел своих лучших мужей, которые их поддерживали и оберегали, имел отдельные улусы, где жили их племена.

Кто же кого?

Хитрее и более ловким оказался Аттила.

Задумал он завлечь брата в ловушку. Для этого послал к Бледу посланца: «Собирай, брат, войско — повоюем ромейские города в Иллирике, получим себе славу, а воинам — добычи богатой»!

Согласился Бледа.

Переправились они через Дунай и осадили город Сингидун. Осаждали его неделю, осаждали вторую, а взять не смогли.

Тогда Аттила призвал Бледа к себе на совет, чтобы договориться, как им взять этот проклятый город.

Приехал Бледа со своими лучшими мужьями и зашел к Аттиле в шатер. Долго они там о чем-то говорили — на улицу долетали их голоса, раздавался приглушенный смех. И подумали вельможи Бледа и вельможи Аттилы, что между братьями наступил мир.

А между тем Аттила, разыгрывая из себя гостеприимного хозяина угощал Бледа наилучшими ромейскими винами и вкусными кушаньями. И когда тот хорошо опьянел, незаметно всыпал ему в бокал яд. Выпил Бледа — и тут же скончался.

Никто не подозревал никакой беды.

Но вдруг раздался отчаянный крик, откинулся тяжелый полог палатки — и к встревоженным лучшим мужьям выбежал Аттила. Стуча себя руками в грудь, он закричал:

— О, великий Тенгри-хан! О, гуннский народ! Закатился ясный месяц! Погасло золотое солнце! Умер великий каган Бледа — осиротил войско! Что я скажу, несчастный, его женам и детям? Как мне жить без моего любимого брата и друга, с которым я прошел бок о бок всю жизнь, о, великий Тенгри-хан!

Потрясенные лучшие мужья окаменели. Люди кагана Бледы не знали, что думать. Только что они слышали голос своего вождя — и вдруг этот голос умолк, оборвался. Только трое из них, самых смелых и самых преданных, выхватили сабли и с криком кинулись к Аттиле.

— Это измена! Ты убил его!

Но не ступили они и нескольких шагов, как телохранители Аттилы пронзили их копьями. Другие, видя, что Бледа ничем уже не поднимешь, а сила на стороне живого кагана, не сдвинулись с места.