Князь Диодор - [72]

И ведь еще другие подойдут, вспомнил князь, и попытался справиться с этим парнем побыстрее, но у него не получилось, или тот умел защищаться от рубящих, тяжелых ударов сабли в реальном бою, или князь сам никак не мог сосредоточиться. И тогда вдруг сверху, в продолжавших подходить противников ударило подряд, с самыми малыми интервалами три выстрела. Вот они-то были сделаны как нужно, даже в этой кутерьме, в темноте и под дождем. Карчечь завизжала, как никогда не визжат пули, даже если о камень рикошетят… Впрочем, это была, неверное, не картечь. Стырь, чертов… молодец, мог для такого боя и гвоздей нарубить, раны эти… рубцы оставляли невероятные, прицелиться и понять заранее, куда они полетят, было невозможно, но сейчас это было неважно, а важно было, что они… Все же влетели в подходящих врагов, скашивая их едва ли не лучше, чем если бы Стырь выстрелил по ним из пушки.

И где он только эти три ствола нашел, подумал князь об ординарце… А Стырь вдруг с гиканьем вскочил на край темного окошка, из которого только что стрелял, и спрыгнул вниз, со второго этажа. Перекатился через плечо, как будто с коня на полном скаку соскользнул, и бросился вперед с двумя саблями в руках, кажется, прикрывая Дерпена с другого бока, как князь и думал про него-то ранее…

Число врагов заметно уменьшилось, теперь их во дворе не было, зато перед князем оказались сразу четверо, внимание Диодора резко сжалось, смотреть в сторону, где сражались Дерпен со Стырем, стало некогда.

А еще он заметил, как кто-то незнакомый сунулся было в двери, но батюшка выстрелил, и снова, в который раз в насыщенном влагой воздухе развернулся вытянутый, густой дым, на миг пронизанный горящими частицами пороха… Да, дверь была прикрыта. Потом отец Иона выпалил еще разок куда-то в другую сторону, потом попробовал пальнуть в одного из тех, с кем рубился — другого слова было не подобрать — и князь. Выстрел вышел неудачным, батюшка, кажется, чуть самому князю башку не снес, но все же, как ни странно, попал, один из противников отвалился, выронил свою рапирку и, зажав руку у локтя, стал пятиться к воротам из отеля.

Итого, перед князем оказалось трое, причем один с погнутой шпагой, а второй весьма и весьма осторожный. Князь принялся за того, кто старался его все же пробить длинными, не очень точными, но сильными тычками из такой дали, что князь со своей саблей, конечно, никак не мог до него добраться. Он финтил, пробовал подбить его рапиру повыше, чтобы со второй рукой, в которой был его кинжальчик, вырваться вперед, но… И этого не получилось. Его остановил тот, который был погнутым, парадоксально, но непрямой клинок каким-то образом сделал его даже более опасным, особенно сейчас, в этой тьме, тускло отливающей неверным светом и насыщенной дождевыми каплями.

В общем, князю никак не удавалось продвинуться вперед, а ведь нужно было… И противников нужно было кончать, конечно, ни о какой попытке брать кого-то в плен, и речи не было, следовало идти туда, куда, кажется, двинулся Дерпен… Его едва ли не окружили противники, волчьим своим чутьем почувствовав в нем самого опасного из имперцев, самого неукротимого и неумолимого бойца. Князь Диодор пробовал, но… не мог, не получалось у него.

Даже следить за тем, что там, где-то в двадцати шагах сбоку от него происходит, было трудно, не говоря уж о том, чтобы переместиться туда же… Происходило там что-то непонятное. Кажется, кто-то очень высоко пролетел по воздуху, чуть ли не как птица, еще кто-то визжал, не переставая, и кажется, уже давно, прерывая визг хриплыми вдохами… Хотя еще миг назад князь мог бы поклясться, что этого голоса не слышал. Кто-то ухал, как сова, вероятно, пробуя пустить в ход что-то невероятно тяжелое, может, топор…

И все же, князь каким-то непонятным чувством, даже не зрением, вдруг понял, что в окне, откуда стрелял Стырь, появился Густибус, он широко размахиваясь куда-то вдаль, в глубину двора что-то кидал. Там слабо вспыхивали и тут же пропадали сине-рыжие сполохи — раз, другой, третий… В кого они попадали, что они совершали, какой урон наносили врагу, князь видеть не мог. Но потом снова начал стрелять батюшка, и странное дело — эти выстрелы вдруг прозвучали так осторожно, так вкрадчиво, будто и не выстрелами были из князевой же четырехстволки, а каким-то хлопком, будто кто-то собирался к себе внимание привлечь, но так и не решился сделать это по-настоящему. Князь помимо воли понял, что едва ли не смеется над батюшкой за такую его… умеренность.

А потом стало ясно, что перед князем остался только один из врагов. Он почти не заметил, как рубанул одному по руке, причем крепко рубанул, хотя и не отсек ее полностью, а второго, зазевавшегося погнутого пробил-таки отмашкой снизу, той задней верхней третью клинка, которую по давнему кавалерийскому обычаю тоже затачивал. Отмашка эта получилась не вполне, но все же мускулы противника где-то вверху его неумеренно выставленной ноги зацепила, князь даже рукоятью почувствовал, как самый кончик сабли задел, кажется, кость, твердую и неподатливую, как выдержанное дерево.

Но возвращал клинок Диодор слишком долго, даже в этой темноте, последний из его противников, самый точный и умелый, ударил-таки, едва ли не от плеча, чтобы получилось посильнее, едва ли не со скачком вперед, чтобы наверняка… Вот только князь успел согнуться и уйти вправо, а потом развернулся на месте, едва не зацепив набирающим скорость и силу кинжалом стену оказавшегося чрезмерно близко дома, и всадил так, как мясник режет мясо, всей тяжестью, в брюшину незадачливого тыкальщика… Крови в нем оказалось столько, что она попала на лицо князя, на его грудь, но самое скверное было то, что ее очень много оказалось на рукояти его сабли.