Князь Барбашев - [158]

Шляхтич, разозлённый сопротивлением жалких купчишек, умудрился нарваться на копьё, которым ловко владел немолодой возничий, в котором по ухваткам угадывался неплохой боец. Увидев гибель последнего вожака, слуги, понёсшие и без того большие потери, предпочли пуститься в бегство. Преследовать их не стали, так как сами тоже были не в лучшем положении. Никифор, держась за прорубленное плечо, устало сел прямо на дорогу, опершись спиной в колесо. Возчий, наколовший шляхтича, пытался помочь раненному, с горечью поглядывая на двух уже остывающих товарищей.

- Хороши твои огнебои, Олекса, - кривясь от боли, прохрипел Никифор. - Только и мы с потерями.

- Ничего, Никифорушка, счас трофеи соберём и в путь тронемся. До Полоцка и вчетвером доедем, а там уж будь добр, с ладьёй сговорится.

- Ну ты даёшь, Олекса. Мне б не помереть в дороге, а ты о ладье разговоры ведёшь.

- Потому и веду, что б ты помирать раньше времени не собирался. Проходную грамоту до Риги тебе обещали выправить, не мне. Так что давай, держись. Счас перевяжемся и поедем. Тут в деревне знахарь есть, он те кровь затворит.

- Ох, связался я с тобой. Теперь и сам не пойму: к добру аль к худу.

- А ты не ломай голову. Вот из Риги вернёмся, там и подумаешь.

Правда, дальнейший путь был не так прост, как говорил Олекса. До знахаря-то они добрались, но Никифора к тому времени уже начался жар. Почти седьмицу метался мужик между миром земным и горним, но вытянул и с той поры медленно пошёл на поправку. Однако дорога от этого только увеличилась, ведь ехать пришлось медленно, дабы не растрясти едва поджившие раны.

Олекса был зол. Все планы летели к чертям собачьим. Раньше следующей весны идти в ливонскую Ригу явно не светило. Это, конечно, вносило в планы свои коррективы, но не ломало их. Князь, словно зная о чём-то таком, заранее указал, что коль в Риге встречи не будет, Игнат или Донат навестят Олексу по зиме, благо где он живёт было им теперь известно.

Глава 32

Тихо скрипнув, открылась маленькая дверца, и в келью, светлую от льющегося сквозь слюду большого окна дневного света, бочком вошёл монастырский служка. В руках у него была большая кипа бумаги, которую он с видимым облегчением водрузил на грубо сколоченный стол.

- Новую стопу принёс, отец Есиф, - молвил он, хотя занятый своим делом монах и не думал ничего спрашивать.

Служка немножко помялся у стола, а потом, словно набравшись смелости, подошёл поближе, зачарованно глядя на дело мастера-доброписца.

Рано поседевший от житейских неурядиц Есиф сидел на скамье, положив на колени специальную дощечку, на которой был закреплён лист бумаги. Для удобства под ноги монах подставил маленькую скамеечку. Справа, на невысоком столике с пюпитром, лежала книга, с которой он и списывал текст. На этом же столике находились письменные принадлежности. Обмакнув перо в чернильницу, Есиф не спеша дописал несколько строк, отложил перо в сторону и со вкусом потянулся, надавив ладонями обоих рук на поясницу. Потом посыпал лист мелким песком из особой песочницы, чтобы чернила скорее высохли, и поднялся на ноги.

- Что, Гаврилка, нравятся книги?

- А то, отче, - глаза парнишки радостно блеснули.

- Это правильно. Как писано мудрыми людьми: "книги - суть реки, напояющие вселенную, ибо они - источники мудрости, в них неисчётная глубина, ими мы в печали утешаемся". Оттого и труд мой востребован, что всё более людей к книжному учению приохочивается. Почитай без роздыху перепись веду. Ещё Берсеню заказ не сполнен, а ужо от Тучкова получен. Сынку его "Моления Даниила-Заточника" ко дню ангела переписать надобно.

Беседуя с послушником, монах между тем снял исписанный лист и, подойдя к самому окошку, принялся перечитывать написанное.

- Ну вот, без единой помарочки сделал, - гордый сам собой молвил он и отложил готовый лист в сторону. - А ты бы, Гаврила, перья бы подготовил, а то совсем все исписал.

- Сейчас и сделаю, отче.

Послушник спешно выскочил из кельи. Ему предстояло сбегать в кладовую и взять надёрганных перьев, давно заготовленных братом-экономом. Перья предпочитали брать из левого крыла птицы, поскольку их изгиб был более удобен для правой руки. Потом его оставалось лишь подготовить для письма. Для этого стержень пера обезжиривали, погрузив его в раскалённый песок, затем кончик срезали наискось особым ножиком, который с той поры так и зовётся "перочинным", и расщепляли. Теперь очинённым пером можно было проводить широкие, жирные линии "с нажимом", а без нажима - тонкие, "волосяные". Опахало - волоски, придающие перу красивую форму - в перьях для брата Есифа тоже нужно было срезать. Монах считал, что такое подстриженное перо хоть и было менее красивым, но зато становилось более практичным.

Пока послушник готовил писчие принадлежности, монах-доброписец занимался тем, что тщательно разлиновывал лист, намечая ширину полей и высоту строк. В отличие от большинства других мастеров-книжников, отчерчивающих поля при помощи обычной линейки, а высоту строк отмеряющих циркулем, Есиф предпочитал работать с помощью "хараксалы" - специального трафарета в виде рамки.

К тому времени, когда Гаврила вернулся с перьями, лист бумаги был расчерчен и готов к переписи. Взяв у послушника одно из перьев, он внимательно оглядел его и устало вздохнув, направился к своему рабочему месту.