Князь Барбашев-2 - [161]

* * *

Между тем корабли благополучно миновали опасную зону, где часто патрулировали аэгнские пираты и ревельская морская стража, мало чем от них отличавшаяся, и легли курсом на юго-запад. Ветры дули попутные — восточные и северо-восточные. Даже внезапные шквалы, довольно частое явление в этих водах, миновали огромный, растянувшийся на несколько миль караван. Покачиваясь на пологой зыби, парусники шли с очень приличной скоростью пять-семь узлов, и потому через неделю перед глазами мореходов открылись берега острова Борнхольм.

Здесь караван разделился в очередной раз. Как ни хотелось князю посетить Антверпен, однако он был вынужден лишь помахать шапкой с кормы «Аскольда», провожая тех, кто уходил в сторону Зунда. Сам же, с оставшимися купцами, двинулся в сторону Любека.

Но если кто больше всего и жаждал увидеть этот немецкий город на борту русских кораблей, так это стекольщик Брунс. А ведь по осени он предстал перед князем в весьма поникшем виде. Оказалось, что почти все встречаемые им соотечественники утверждали, что попавший в эту страну иностранец никогда уже её не покинет. Такова была местная политика и, что самое интересное, иноземцы были правы. Андрей ещё в прошлой жизни часто читал, что уйти с русской службы во времена Василия и двух Иванов было практически невозможно. И это, кстати, очень сильно мешало самой же Руси, потому как столь сильно нужные ей специалисты просто боялись ехать в неё.

Однако Андрей к контракту имел совсем другое отношение. Брунс со своей стороны выполнил практически всё точно. Им было запущено производство весьма неплохого прозрачного и цветного стекла, как и изделий из него. А так же обучены несколько учеников. Причём обучены на совесть, ведь в камской вотчине стекольный завод ставили уже они, без немецкого пригляда. Правда, у немца оставался ещё год контракта, но душевные терзания явно не пойдут на пользу делу. Да и показать на его примере другим, что никаких подлянок со стороны нанимателя не будет, наверное, тоже стоило, как и понимание того, что Андрей на этом ещё и сэкономит. Всё же зарплата у немца была куда выше, чем у всех его учеников вместе взятых. Так что по обоюдному согласию контракт был разорван с условием отработать до весны, и вот теперь заматеревший мастер возвращался в родной город и лишь Андрей помнил, что здесь тот был всего лишь подмастерье, так и не сдавший экзамен цеху. Брунс же, имея в кармане звонкое серебро и опьянённый свободой, казалось, забыл об этом, а Андрей с напоминанием не спешил. Зачем? Пусть немец прочувствует всю разницу. Коли свыкнется, так и пусть, а коли нет, то придёт наниматься вновь. Только условия будут уже не такие хорошие, хоть и выгодные. Заодно расскажет местным, как ему жилось-пилось на Руси, то есть, поработает этакой бесплатной пиар-компанией по привлечению трудовых резервов. Даже если сам не придёт, то других подобъёт поискать за морем лучшей жизни точно.

* * *

Ну а когда «Аскольд» ошвартовался у любекского причала, Андрей неприминул посетить знакомый дом на Рыбной улице, где был приветливо встречен гостеприимным хозяином. Конечно, нельзя сказать, что русская торговля была для Мюлиха основной, но и малозначительно она тоже не была, давая неплохой процент в общих доходах купца. В общем, классический случай, когда дружба двух людей основана была на обоюдовыгодном деле. Но Андрей нуждался в Мюлихе не только из-за торговли. Мастера, вот что было для него главным! Русь была слишком огромна, чтобы ей хватило той капли, что уже успели нанять государевы и андреевы люди. Да, его ставка на подмастерьев сыграла на все сто, но в Европе тоже не дураки живут. И блюсти свои интересы умеют. Уже сейчас, после того как канатная фабрика Руссо-Балта вышла на полную мощность, русских под любым предлогом перестали пускать на канатные мастерские по всему балтийскому побережью, а уж про то, чтобы нанять канатных дел мастера (да что там мастера — ученика!) — и вовсе можно было забыть. Потому как конкурентов нигде и никто не любит. Ведь каждая проданная русскими бухта каната — это разорившийся немецкий ремесленник и потерявший доход купец, который сначала привёз этому ремесленнику пеньку, а потом продал его изделие. А последним в этой цепочке страдает сам город. Так что не стоило удивляться, что в последнее время во всех городах Ганзы вдруг начали внимательно отслеживать за тем, кого пытаются завербовать эти русские и по максимуму препятствовать этому. Причём делали всё с милыми лицами, не нарушая подписанных договоров.

Сыграло тут свою роль и своеобразное восприятие Руси североевропейцами. За несколько столетий у них сложился собственный уютный мирок со своими скелетами в шкафу. И тут вдруг на востоке появилась некая новая сила с неясными намерениями, но с большими претензиями. Не то, что привычный им Новгород и Псков, условия торговли с которыми диктовали сами ганзейцы, а те были вынуждены мириться с таким своим положением в сложившейся системе. Вот эта таинственность и неясность вкупе с претензиями и напугали европейцев больше всего, отчего они и задались вопросом: стоит ли делиться с русскими тем сокровенным «знанием», что сделало самих европейцев могущественными? Ответ был, вроде, очевиден, вот только слова ещё неродившегося Владимира Ильича про капиталиста и верёвку были, как ни странно, актуальны и в это время. Поэтому, пока одни вводили санкции, другие, наоборот, пытались сделать на этом свой гешефт. Но ситуацию с мастерами это облегчить никак не могло.