Княгиня Ольга. Зимний престол - [23]

* * *

Не только Хельги без сожаления бросил свой шатер. Все шатры были оставлены на местах, между ними горели костры. Сложили их хитро, как при ночевках в северных лесах – чтобы долго тлели, не требуя добавки топлива. Хельги не сомневался, что стратигов не расхолодили неудачные попытки подобраться ближе к стану и за долиной наблюдают и сейчас. Но исчезновения его дозоров заметят не сразу, а потом настанет ночь, когда во тьме будут мерцать угли костров. Что шатры пусты, греки обнаружат лишь наутро. А русы к тому времени будут или в Греческом море – или в палатах морского царя.

Добычу распределили по всем лодьям.

– Если скутар загорится, хватайте, что ближе лежит, и в воду! – наставлял людей Хельги. – Делить будете у Одина, главное, успеть взять с собой все свое.

– Да чтоб я хоть косточку маслинную грекам оставил! – возмущался Селимир, похлопывая по мешкам. – Хрен им поросячий!

– А ты что схватишь? – спросила хмурая Акилина, уже ждавшая Хельги на его собственном скутаре.

– Тебя, разумеется! – с усталой нежностью ответил он. – Более ценного сокровища я здесь не нашел.

Вождь не слишком покривил душой: самому Хельги сыну Вальгарда было нужно очень мало. Он одевался в шелка, потому что этого требовало достоинство конунга, но мог бы ходить в обычном некрашеном льне и шерсти; легко мог питаться печенной на углях рыбой, спать на земле, укрываясь плащом. Главное, что он раздобыл в этом походе, была слава удачливого вождя – такого, который даст своим людям славу и добычу. Их он и должен был сохранить – для дружины, для земных своих соперников или для Одина. А много ли узорных портов достанется на собственную его долю, ему было безразлично.

В тишине, без криков и пения рогов, в первых сумерках русские дружины одна за одной спускались в гавань, рассаживались по скутарам и отчаливали. Вслед им прощально мигали костры, ветер осиротело гудел над кровлями шатров. Раскачивались на дубах тела повешенных, будто мрачные, давно лишенные прав боги эллинов посылали Хельги прощальное приветствие.

Выйдя из гавани, поднимали паруса. При попутном ветре остаток пути до входа в Босфор можно было пройти очень быстро. Как и в прошлый раз, Хельги решил, что пойдет в пролив первым. Это выглядело отвагой – да и как в таком деле без отваги? Но в глубине души Хельги верил, что место впереди строя – самое безопасное. Он рассчитывал на темноту ночи: если боги будут милостивы, греки на хеландиях не сразу заметят, что русские суда уже здесь. И что бы там ни говорил Ермий, у десяти хеландий не так уж много надежды во тьме, среди волнения осеннего моря, выловить и сжечь всю сотню небольших и подвижных русских скутаров.

Когда над морем сгустилась тьма и лишь луна озаряла облака, впереди замелькали огни на стенах Царьграда. Чтобы войти в Босфор, нужно было держать правее.

Из гавани Хельги каждый день посылал разведку к проливу: под видом рыбаков его люди наблюдали за хеландиями и знали, где те расположились.

Теперь русы видели, где мыс, но без луны не видели хеландий. Однако и греки не видели их. Выдерживая направление по далеким огням, скутары быстро двигались на север. Один за другим минуя мыс, входили в пролив.

Хельги стоял на носу и вглядывался в темноту за штевнем. Увидит ли он хеландию, если она окажется перед ними? Будет ли на ней гореть хотя бы бледный огонек? Или он не сумеет ее заметить, пока голова деревянного змея не врежется на всем ходу в высокий борт с огнеметным сифоном?

Оглянувшись через плечо, он увидел позади себя Акилину. Теперь она уже не читала стихов, а молча сжимала у горла края широкого гиматия. Длинные концы раздувало ветром, будто крылья.

Хельги снова посмотрел вперед. Ветер нес его туда, во тьму навстречу огню, и валькирия, готовая принять дух, уже была здесь. А в душе поднималось такое воодушевление от близости смертельной схватки, что казалось, он может взлететь и нестись впереди скутара.

Норны замерли у своего источника со жребиями в руках и не сводили с него глаз.

* * *

Через два дня после выхода скифского войска из Никомедии весть об этом получили в Константинополе, и вот уже третьи сутки патрикий Феофан, волею Господа и василевса Романа назначенный архонтом меры, проводил на своей хеландии. Двенадцать его судов – за лето удалось починить еще одну в придачу к тем, что сразились в проливе со скифами в июне, – перегородили Боспор Фракийский у мыса, где стоял Великий Город. Расчет оправдался как нельзя лучше: выслушав Ермия, русы покинули Никомедию и двинулись на запад, надеясь прорваться в море. Слава победителя не уйдет к Иоанну Куркуасу, и с этим Феофан мог бы себя поздравить. Если бы не тщательно скрываемое нежелание еще раз ввязываться в сражение. Но на все воля Божья!

Уже стемнело, и страт, кроме дозорных, отдыхал. Но Феофан не спал. Как и в ту ночь после битвы, он стоял на корме, близ военного креста – дара патриарха – и вглядывался в темноту. Тогда он ждал, что скифы вновь двинутся в пролив и полезут на хеландии под прикрытием темноты. Но напрасно – варвары предпочли отойти на восток, где разбираться с ними досталось в конце концов Иоанну. В глубине души тлела надежда, что и сегодня будет так, но патрикий знал – она тщетна. Скифы покинули Никомедию и уже несколько дней стоят в гавани Святого Николая, совсем рядом. Стоят и ждут подходящего часа для прорыва. Разумеется, за ними велось наблюдение, знак мог быть подан каждый миг. Уже третьи сутки мера находилась в постоянной готовности, и это очень изматывало.