Книжный клуб Джейн Остен - [9]

— Как я заметила… — Она обошла нас со сливками (не остановившись возле Сильвии, потому что уже сделала ей такой кофе, как та любила). — Как я заметила, Остен старается нас убедить, что Фрэнк Черчилл поступает не так уж предосудительно. Если считать его красивым и обаятельным мерзавцем, — ее обычный типаж, — пострадает слишком много положительных героев. Уэстоны. Джейн Фэрфакс.

— Он не хороший человек, как Найтли, но и не плохой, как Элтон, — ответила Бернадетта. Когда она кивнула, очки сползли на кончик носа. Мы этого не видели, но догадались, потому что она их поправила. — Он сложный. Мне это нравится. Он слишком долго не заходит к миссис Уэстон, зато когда заходит, ведет себя любезно и внимательно. Он не должен подталкивать Эмму к домыслам насчет Джейн, о которых она потом пожалеет, но и не винит ее. Он не должен так флиртовать с Эммой, но каким-то образом знает, что не опасен для нее. Ему нужно прикрытие, и он видит, что Эмма не поймет его неправильно.

— Как раз этого он и не может знать! — Джослин вскрикнула так страдальчески, что Сахара встала и подошла к ней, вопросительно виляя хвостом. — Как раз это всегда неправильно понимают, — виновато добавила она, сбавив пыл.

Она предложила Аллегре сахар, но та помотала головой, нахмурилась и взмахнула ложкой:

— Гарриет думает, что нравится Найтли. Эмма думает, что не нравится Элтону. В книге полно людей, которые не так это понимают.

— Эмма действительно не нравится Элтону, — возразила Пруди. — На самом деле его интересуют деньги и положение в обществе.

— Все равно. — Джослин снова села на диван. — Все равно.

Мы подумали: каким отдохновением должен быть собачий мир для женщины вроде Джослин, с ее сердечной заботой о чужом счастье, задатками свахи и врожденной педантичностью. В питомнике просто выбираешь самца и самку, потомство которых улучшит породу. Их никто не спрашивает. Ты тщательно рассчитываешь время случки и сводишь их, пока дело не будет сделано.

На следующие после прерванного матча в выходные стояла такая погода, что мать Джослин предложила устроить пикник. Можно вывезти щенка — ему дали имя Гордый, но звали Горди — в парк, пусть справляет нужду, где вздумается, и тому, кто вовсе не хотел собаку, не придется убирать. Позови Сильвию, предложила она, ведь Сильвия так и не зашла поиграть с Горди.

В результате поехали все: Горди, Сильвия, Тони, Дэниел и Джослин с матерью. Они сидели в траве на колючем клетчатом пледе, ели жареные куриные ножки, завернутые в полоски бекона, а на десерт — свежие ягоды со сметаной и коричневым сахаром. Еда была вкусная, но беседа не клеилась. Каждое слово Джослин звучало виновато. Тони ломал комедию. Сильвия и Дэниел почти все время молчали. А мать, чего она вообще привязалась?

Горди радовался так, что его контуры размылись. Он успел взбежать по качелям до самого верха, прежде чем качнулась доска. Перепуганный полетом вниз, щенок прыгнул на руки Джослин, но через две секунды пришел в себя, выскользнул, схватил в зубы листок, унесся прочь и не выпускал его, пока не нашел в траве мертвую малиновку. Горди жил мгновением, и мгновение с мертвой малиновкой было очень приятным. Пришлось взять птицу бумажной салфеткой и выбросить в мусорный мешок, на недоеденный сэндвич с ветчиной и подгнившее яблоко. Джослин не притронулась к тельцу, но оно лежало в ее руке таким мертвым… нуда — мертвым грузом, окоченелое и при этом резиновое. Черные глаза подернулись пленкой, как покрытое испариной окно. Она пошла в туалет и вымыла руки. На стене кто-то синей шариковой ручкой написал «Цепляйся сзади», пририсовав паровоз с телефоном и именем — Эрика. Может, подразумевался и паровоз, но Джослин знала, что скажет Сильвия.

Когда она вернулась, Горди от счастья сделал лужу. Джослин даже это не развеселило. Мать закурила сигарету и выдыхала дым из носа, как будто обосновалась здесь навечно. Иногда она становилась невыносимой. Случалось, по вечерам Джослин раздражало шарканье тапочек в коридоре.

— Я подумала, — сказала Джослин, — странно: я держала дохлую птицу и не могу отмыть руки, но ели мы именно дохлых птиц.

Мать стряхнула пепел.

— Ну ей-богу, дочка. Это же куриные ножки.

— И отличные, — вставил Тони. — Просто объеденье.

Идиот, решила Джослин. Все они идиоты.

— Что ты здесь сидишь? — спросила она у матери. — У тебя есть дела? Собственная жизнь?

На ее глазах у матери отвисла челюсть. Джослин никогда не задумывалась над этим выражением, но оно было очень метким. Именно отвисла.

Мать затушила сигарету.

— Действительно. — Она повернулась к Дэниелу и Сильвии. — Спасибо, дети, что взяли меня. Дэниел, привезешь Джослин домой?

Она собрала вещи и уехала.

— Как-то это нечестно, Джослин, — сказал Дэниел. — Она ведь приготовила еду и все такое.

— Куски дохлой птицы. Ноги дохлой птицы. Меня просто взбесило, что она отпирается. Ты же ее знаешь, Сильвия. — Джослин обернулась, но Сильвия отвела глаза. — Лицемерка. Она думает, мне все еще четыре года.

Горди простил Джослин малиновку. В знак прощения и примирения он разжевал ей шнурок — так быстро, что Джослин и заметить не успела: Она пошла к машине Дэниела, волоча ногу, чтобы не свалился ботинок.