kniжka - [5]

Я говорю: «Z—100, конечно, планета – ничего, но когда полгода в северном полушарии – плюс триста градусов, а в южном – минус двести пятьдесят, а полгода – наоборот, то ничего не может не только выжить, а плесень не растёт.»

Вили: «Но я слышал – тут есть вода?»

– Следы. Только следы.

Нет, я не буду здесь записывать весь наш разговор. Слишком неинтересно. Но Загородневу надо было сделать вступление.

Сначала в комнате появился не он. Сначала стала прибывать вода (это он пустил в расход дополнительный аварийный запас жидкого воздуха), пришлось (вода всё прибывала) нам надеть гермошлемы, хорошо вообще, что мы все были в скафандрах (водичка-то минус ого-го!) И тут вплывает в прозрачном (из Штатов что ли выписал?) скафандре голый совершенно Загороднев и держит поднос большущий над поверхностью получившегося водоёма в левой руке. Блюдо оставил плавать, а сам вышел (выплыл) и воздух жидкий откачал сразу, кричит из-за двери: « Больше не буду!» А сам ухмыляется поди – сюрпризы не кончились. Подходим к блюду, заиндевевшему от холода, а на нём – простые гренки, а на них…

Вилли кричит: « Дрезден!! Матерь Божья – Дрезден!»

Дрезден из спагетти! Во как. И заходит наш герой, Загороднев, в семейниках поверх прозрачного своего, штатовского (видимо) скафандра. Говорит: «Гутен абенд!» Это по-немецки, «Добрый вечер!» значит. Ну, конечно, есть мы его Дрезден не стали. Зачем, такую красоту? Клаус и Вилли сгоняли за колбасками на свой корабль да ещё пива (безалкогольного) Загородневу принесли, мы: ни Стёпка, ни я никакое (даже пусть и безалкогольное) пиво не пьём. В-общем, после третьей кружки, разговор продолжался уже на немецком (Загороднев знает, а мы ни бельмеса) языке и мы со Стёпкой пошли по койкам.

Я первый проснулся на следующее утро. Вернее – первым проснулся Загороднев, потому что нигде на корабле его не было. И немцев не было. Потом, нам рассказали, что ночью он доставил их на орбиту РН-8, где должны были состояться (и состоялись) очередные гонки, отстыковался (находясь у немцев на борту), предварительно установив автопилот в соответствии с нашим планом облёта галактики. И вот мы здесь, в очередной планетной системе, на очередной орбите, очередной безжизненной планеты. А Загороднева нет. И нет бутербродов с макаронами.

Alles

Тетрадный лист, закапанный слезами

Не утаит в разводах слов

Которые мы сочинили сами

Которые проникли в кровь

Путём совместным к наших чувств могиле

Мы днями и ночами шли

Теперь вернуть хоть что-то мы не в силе

Мы все мосты сожгли

500 часов

Посвящается Татьяне Леопардовне

Разговор не клеился. 500 часов назад была осень. И всё было хорошо: кленовые листья, всё такое. И нам было о чём поговорить. Но сегодня, сегодняшним, февральским утром, Мика снова пристаёт ко мне с расспросами о работе, а я… А мне давно всё всё равно. Мне почти что наплевать на неё. Ещё минута её домоганий и я заявлю во всеуслышание, что нет, не я спал с ней снова прошлой ночью и что мне всё равно кто даже. Во.

Моя работа, надо признаться, довольно интересная. Я работаю клоуном. Да-да, клоуном. Я умею неплохо жонглировать и перед выходом на манеж бегу всякий раз пять км. Вот так. И ещё я весёлый. На манеже.

Этой осенью самая красивая в мире девушка Мика вышла за меня замуж. Мы не поехали в свадебное путешествие, а просто отключили на месяц свои телефоны (и домашний – тоже) и принялись бродить по паркам родного городка.

Как-то в парке, сидя на берегу залива на гладком и тёплом от дневного солнца камне, Мика сказала: «Послушай, дорогой ты мой клоун и муж, а не получится ли так, что вот пройдёт 400—500 часов, наступит зима и нам с тобой не о чем будет поговорить?» А я? А я промолчал. Я знал, что так и будет.

золото

Сошлись и даже поженились

Но как и было нечего сказать

Так и сейчас

Как-будто сны не снились

Безмолвно-неземная благодать

Она красивая и ужин мне готовит вкусно

Но ужин это вовсе не слова

Молчим, когда нам весело

Молчим, когда нам грустно

Не напрягается словами голова

Про Лукасика

1. Лукасик

Однажды жил-был Лукасик. Лукасик был человечек. Да, такой маленький. Он умел ходить, кушать самостоятельно и любил поспать. Иногда он просыпался и не со зла хулиганил. Кидался в родителей игрушками, такими мягкими, что они (родители) только улыбались на его озорство. Были у него и зубы, но их он редко пускал в ход, разве что, когда ему давали морковь. Так, в невинных занятиях и забавах, проходила его жизнь. Но однажды… в тот день всё было в его доме необычно. Начать хотя бы с того, что мама проснулась в пять утра и, вместо того, чтобы разбудить Лукасика и покормить, а он всегда просыпался раньше (такой имел дар и характер), чем его будили и притворялся крепко спящим с мишкой в своих маленьких ручках, вместо того, чтобы разбудить его, мама пошла на кухню и вскоре весь их дом наполнился любимым ароматом Лукасика, ароматом свежесваренного кофе по-милански. Лукасик пока ещё не пробовал кофе, даже не знал, что его пьют, но аромат его говорил ему о том, что: а) сегодня он пойдёт в бассейн или б) папы нет дома. И, так как с кухни отчётливо доносились голоса обоих его родителей, он был уже уверен, что сегодня пойдёт в бассейн. Вернее – поедет, так как на улицу его брали лишь в четырёхколёсной повозке. Каково же было его удивление, когда вместо привычной прогулки до бассейна, они (его родители) и он отправились совсем в другую сторону и вскоре пришли под какой-то навес, казавшийся бесконечно длинным и широким. Это была железнодорожная станция.