Книги Великой Альты - [13]

Катрона фыркнула и снова принялась за еду, всем напоказ отодвинув от себя жаркое и вино и налегая на хлеб, который щедро сдабривала медом из горшка.

Дженна, набравшись духу, пропищала тонким голоском:

– Да что я такого сказала? Почему все так разозлились?

Амальда легонько стукнула ее по макушке палочками для еды.

– Ты не виновата, дитя. Просто взрослые сестры иногда говорят, не подумав.

– Говори за себя, Амальда, – проворчала Катрона. Она перестала жевать, отодвинула стул и встала. – Я сказала именно то, что думала. Кроме того, дитя имеет право знать…

– Нечего тут знать, – перебила Кадрин.

Катрона снова фыркнула и вышла вон.

– О чем это вы? – выскочила Пинта, и ей досталось палочками чуть покрепче, чем Дженне.

Дженна молча встала из-за стола и, даже не спросив позволения, направилась к двери. На пороге она обернулась и сказала:

– Я все равно узнаю. И если никто из вас не скажет мне, я спрошу у самой Матери Альты.

– Ну, уж эта, – сказала Дония своим девушкам на кухне, – и самой Великой Богини не побоится, помяните мое слово. – Но никто не запомнил этого, потому что Дония изрекала нечто подобное, то и дело.

* * *

Дженна направилась прямиком в покои жрицы, но чем ближе она к ним подходила, тем сильнее стучало у нее сердце. Кадрин, наверное, дала бы ей настой из наперстянки – и если бы настой оказался слишком крепок, она, Дженна, умерла бы. Умереть сразу после того, как избрала свой путь, было бы ужасно грустно. Эти мысли заставляли ноги ступать еще быстрей, и она пришла к жрице даже скорее, чем намеревалась.

Дверь была открыта. Мать Альта сидела за своим громадным станком и ткала гобелен для хейма, совершая один из бесконечных трудов своего сана, которые Дженна находила такими нудными. Клик-клак – щелкали ее ногти о челнок; щелк-щелк – ходил челнок между нитями основы. Мать Альта, должно быть, заметила девочку краем глаза и сказала:

– Входи, Джо-ан-энна.

Делать было нечего, и Дженна вошла.

– Ты пришла попросить у меня прощения? – Жрица улыбнулась, но не глазами, одними губами.

– Я пришла спросить, почему ты говоришь, будто кошка не убивала мою первую мать, когда все другие говорят иначе. – При этом Дженна невольно теребила свою правую косичку, завязанную кожаной тесемкой. – Все говорят, что моя мать погибла, пытаясь спасти меня.

– Кто это – все? – спросила жрица тихим, нарочито ровным голосом. Правая ее рука при этом вертела большой агатовый перстень на пальце левой. Дженна не могла отвести глаз от этого перстня. – Кто все, Джо-ан-энна? – снова спросила Мать Альта.

Дженна подняла глаза, пытаясь выдавить из себя улыбку.

– Я это слышу с тех пор, как себя помню. Но не странно ли, Матушка, – я не могу вспомнить, кто первый сказал об этом. – Дженна перевела дух. Это была не совсем ложь. Она помнила, как об этом говорила Амальда, и Домина, и даже Катрона, а девочки повторяли за ними. Но Дженна не хотела вредить им – особенно Амальде, матери Пинты, которую часто и себе желала в матери. Ночью Дженна тайно, в подушку, шептала ее ласкательное имя – Ама. – Об этом даже песня есть, – сказала девочка.

– Нашла чему верить – песням, – бросила жрица. Она оставила кольцо и стала играть тяжелым ожерельем из металлических полумесяцев и лунных камней вокруг шеи. – Этак ты скоро уверуешь в болтовню деревенских священников и в бредни бродячих рифмоплетов.

– Во что же мне тогда верить? – спросила Дженна. – И кому?

– Верь мне. Верь Книге Света. Скоро ты познакомишься с ней. Верь также в то, что Великая Альта все слышит. – Палец с длинным блестящим ногтем для пущей убедительности устремился в потолок.

– Слышала ли она, что мою мать убила кошка? – Дженна сама поразилась тому, как быстро ее язык произнес это, не дав ей поразмыслить.

– Ступай прочь, дитя, ты утомляешь меня, – сказала жрица и махнула рукой на Дженну. Дженна с большим облегчением вышла за дверь.

Дождавшись этого, Мать Альта встала, отодвинула свой тяжелый станок и подошла к большому отполированному зеркалу в резной деревянной раме. Она часто говорила с ним, как будто со своей темной сестрой, когда нуждалась в совете днем, и не видела особой разницы – ее отражение отличалось от сестры только цветом волос и кожи да тем, что не могло ей ответить. «Порой, – устало подумала Мать Альта, – я даже предпочитаю молчание зеркала ответам, которые получаю от моего темного двойника».

– Помнишь того мужчину из города, – прошептала она, – слипскинского землепашца? Руки у него были грубые, а язык еще грубее. Мы с тобой тогда были моложе на семь лет, но куда старше его. Но он этого так и не понял – да и как он мог, он, привыкший к неотесанным бабам своего селеньица? – Жрица криво улыбнулась при этом воспоминании, и зеркало улыбнулось ей в ответ. – Мы поразили его как громом, сестра, когда сняли свои одежды. Пораженный видом нашей шелковистой кожи, он выболтал всю правду о своем единственном дитяти, которое, само того не ведая, убило свою мать, и о повитухе, которая ушла с малюткой в горы и больше не вернулась. Потом наша встреча, наверное, вспоминалась ему как сон, ибо мы пришли к нему тайно, в полночь. Все же прочие, кого мы расспрашивали, знали только одну из нас – они видели ее днем, да и то в виде дряхлой старухи. – На сей раз, жрица не улыбнулась, и отражение молча взирало на нее из зеркала. – Он, конечно же, рассказал нам правду. Ни один мужчина не станет плакать в объятиях женщины, если говорит неправду. Мы были первыми, кто согрел его постель после смерти жены. С тех пор прошло уже девять месяцев, но его раны еще не зажили. Итак, их и, правда, было трое: родная мать, повитуха и охотница. Три, как одна. И они умерли, умерли все до одной. – Жрица закусила губу, глядя в зеленые глаза своего отражения. – О Великая Альта, поговори со мной. Тебя молит об этом одна из твоих жриц. – Она воздела руки, и голубые знаки Альты стали видны на ее ладонях. – Вот она я, мать твоих детей, направляющая их твоим именем в этом маленьком хейме. Нет у меня ни помощницы, ни дочери, есть только темная сестра, и не с кем мне поговорить, кроме тебя. О Великая Альта, сеятельница и жница, та, в ком начало и конец, услышь меня. – Жрица коснулась лба, левой груди, пупка и лона. – Правильно ли я поступила, о Великая, или я заблуждаюсь? Это дитя осиротело трижды, так, как это сказано в пророчестве. Но до нее были и другие. Один слух пришел из хейма близ Калласфорда, другую не так давно удочерили в Ниллском хейме. Но потом эти девочки оказались самыми обыкновенными.