Книги крови. I–III - [6]

– Вы в порядке? – спросил он, и от его дыхания пахнуло железом.

Она покачала головой.

Нет, она не в порядке – все порядки нарушены.

С каждой секундой трещина разверзалась все шире: сквозь нее она видела другое небо, аспидные небеса, хмурившиеся над дорогой. Они уже превосходили жалкую реальность этого дома.

– Пожалуйста, – сказала она, закатывая глаза к исчезающей материи потолка.

Шире. Шире…

Хрупкий мир, в котором она обитала, натянулся, готовый треснуть.

И вдруг прорвался, как дамба, и хлынули черные воды, затапливая комнату.

Что-то неладно, ощутил Фуллер (это было в цвете его ауры – внезапный страх), но он не понимал, что происходит. Она чувствовала холодок, пробежавший по его спине, видела бег его мыслей.

– Что такое? – спросил он. Мэри чуть не рассмеялась – таким ничтожным показался вопрос.

Наверху, в расписанной комнате, разбился кувшин.

Фуллер отпустил ее и бросился к двери. Стоило к ней приблизиться, как та заходила ходуном, словно с другой стороны в нее колотили все обитатели ада. Ручка начала бешено вращаться. Краска пошла пузырями. Ключ раскалился докрасна.

Фуллер обернулся к доктору – она так и застыла в той же нелепой позе: голова запрокинута, глаза распахнуты.

Он потянулся к ручке, но дверь открылась раньше. Коридор за ней исчез. Вместо знакомых стен до самого горизонта растянулась дорога. Это зрелище убило Фуллера на месте. Его разуму не хватило сил осмыслить то, что открылось перед ним – он не смог справиться с перегрузкой, сжигавшей каждый нерв. Сердце остановилось; порядок его системы свергла революция; мочевой пузырь отказал, отказал кишечник, дрогнули и подогнулись ноги. Не успел Фуллер коснуться пола, как его лицо уже покрылось такими же пузырями, что и дверь, труп затрясло, как ручку. Он стал безжизненным предметом: материей, сродни дереву и стали, достойной лишь подобного унижения.

Далеко на востоке его душа вышла на изломанную дорогу увечных и отправилась к перекрестку, где Фуллер всего лишь мгновением ранее умер.

Мэри Флореску знала, что она одна. Этажом выше чудесный мальчик – ее прелестное лживое дитя – затрясся и завизжал, когда мертвецы дотянулись мстительными руками до его нежной кожи. Она знала их намерения, видела все по их глазам – в них не было ничего нового. В истории любой культуры есть такая пытка. Отныне он станет средством для записи их исповедей. Станет их страницей, их книгой, сосудом их автобиографий. Книгой крови. Книгой из крови. Книгой, написанной кровью. Мэри вспомнила о гримуарах из человеческой кожи: она видела их, касалась их. Вспомнила о татуировках – у участников фрик-шоу, у простых рабочих с улиц, когда они на своих обнаженных спинах выписывали послания собственным матерям. Не сказать, что это была такая уж невидаль – писать книгу крови.

Но на такой коже, на такой безупречной коже – о Боже, это преступление. Когда пыточные иглы от разбитого кувшина побежали по телу, стали бороздить его, Саймон закричал. Флореску чувствовала его агонию, как свою, и та была не так уж страшна…

И все же он кричал. И боролся, и осыпал нападавших оскорблениями. Они не слушали. Они роились вокруг, глухие к любым молитвам или мольбам, и трудились над ним со всем энтузиазмом существ, которых слишком долго принуждали к тишине. Мэри слышала, как в его голосе появилась усталость от жалоб, и боролась с собственными конечностями, отяжелевшими от страха. Она чувствовала, что должна каким-то образом подняться к нему в комнату. Неважно, что там за дверью или на лестнице, – она нужна ему, и этого достаточно.

Мэри встала и почувствовала, как взметнулись ее волосы, забились, подобно змеям на голове Медузы Горгоны. Реальность расплывалась – пол под ногами почти исчез. Древесина половиц стала призрачной, а под ними бушевала и кипела зияющая тьма. Мэри посмотрела на дверь, постоянно чувствуя сонливость, сковывающую тело, с которой так трудно было бороться.

Они явно не хотели, чтобы она поднялась наверх. Возможно, подумала Мэри, они меня даже боятся. Эта мысль придала ей решимости; зачем еще ее запугивать, если только сама ее сущность, однажды открывшая эту дыру в мире, теперь не стала для них угрозой?

Пузырящаяся дверь открылась. Реальность дома за ней совершенно уступила завывающему хаосу дороги мертвых. Мэри вышла, сосредоточившись на ощущениях, идущих от ступней, которые касались твердого пола, хотя глаза уже его не видели. Небо над головой было цвета железной лазури, дорога – широкой и обдуваемой ветрами, со всех сторон напирали мертвецы. Она проталкивалась мимо них, как сквозь толпу живых, а они провожали ее, вытаращив тупые глаза и ненавидя за вторжение.

«Пожалуйста» забыто. Больше она не говорила ничего, только стиснула зубы и прищурилась, переставляла по дороге ноги в поисках реальности лестницы, которая должна была там быть. Мэри споткнулась о ступеньку, и над толпой поднялся вой. Было непонятно, то ли они смеются над ее неуклюжестью, то ли предостерегают из-за того, как далеко она зашла.

Первый шаг. Второй шаг. Третий шаг.

Хотя ее дергали со всех сторон, она протискивалась сквозь толпу. Впереди, сквозь дверь комнаты, она видела своего распластавшегося маленького лжеца в окружении врагов. Его трусы были на лодыжках: сцена напоминала изнасилование. Он больше не кричал, хотя его глаза были безумными от ужаса и боли. Но он еще не умер. Природная стойкость молодого разума лишь наполовину признала открывшееся ему зрелище.