Книга воспоминаний о Пушкине - [5]

>_______

Когда это было, в 1810, 1811, или не позднее, как в начале 1812 года, и в какую именно пору, право этого хорошенько и точно я теперь сказать не могу. Тридцать лет назад — порядочная работа для памяти человеческой![31].

Впрочем, сознаюсь в моей слабости, я люблю и очень люблю подчас занять себя и летописью и хроникою; зато уж на года, точно так же, как на месяцы и числа, меня недостанет никогда. Поверите ли, что даже, когда бываю в присутствии, то обыкновенно спрашиваю секретаря: а что, какое нынче у нас число? Секретарь, аккуратный немец, а притом и юридического факультета студент, всегда улыбается этому почти ежедневному моему вопросу. Да! я думаю, пусть его улыбается; а я буду его спрашивать о числах. Числа и числительное — великое дело на белом свете: для него и для них живут…

По другому пункту всякую философию в сторону — и я обращаюсь к простому делу. С иного взгляда, говорю я, можно утверждать, что числа, месяцы и годы могли быть и поставлены в той моей записке, о которой шествует речь; да этой ставке изменили чернилы: частёхонько бывало (в моей чернильнице) ученические, бледные, водяные — поэтому-то и стёрлось всё. И моего всего как будто бы и не родилось — всё пропало! Таким-то образом о вышеупомянутых годах я ничего не могу сказать с числительною достоверностью.

Однако ж я очень помню, что в этот год, да, именно в этот, когда я узнал Александра Сергеевича Пушкина, я, начиная с октября или с ноября месяца, непременно, как по должности, каждосубботно являлся в Немецкую слободу к графу Дмитрию Петровичу Бутурлину[32], и потом, вследствие оной-то моей явки, танцовал там до упаду! Мне никак нельзя отказаться от истинной моей страсти к танцам: ведь многие ещё очень помнят те забавные стишонки, в которых так просто, без всяких обиняков, поименованы были все тогдашние мои современники, московские танцовщики, бальники и даже девицы тех же времён, бальницы-танцовщицы. Посудить, так это дело святотатственное. Уж какая кому нужда трогать девиц? Но тут же и я грешный выставлен был в презабавной каррикатуре, каким-то гусем, с какими-то английскими шагами и с упрёком, не в бровь, а в самый глаз, что я же, в то время, жил самым курьёзным, или, вернее сказать, самым смешным журналистом. Издатель «Русского Вестника», благородный Сергей Николаевич Глинка[33], назвал все упомянутые с поименовкою стихи пасквилем и напечатал о них препорядочную статейку.

Поразмыслишь теперь, так вдоволь смешны были эти дни моей юности! Я и многие очень рады были, что попали в реченный пасквиль: мы тогда смеялись ему от души, а другие на то же сердились. Но что говорить о том, что так давно миновало и что здесь совсем мне не к делу? Мало ли что шло и что бывало!..

Я обещал говорить о маленьком Пушкине, который в самое это же время, когда я пропрыгивал, был ещё совершенным ребёнком, ни мною, ни всеми моими товарищами-прыгунами почти незамечаемый. Так было; но думаю, что и нынешний прыгун едва ли замечает что-нибудь подобное. Credo di si!.

Подле самого Яузского моста, т.-е. не переезжая его к Головинскому дворцу, почти на самой Яузе, в каком-то полукирпичном и полудеревянном доме жил Сергий Львович Пушкин, отец нашего знаменитого поэта — и вот все гости, которые бывали тогда на субботах графа Д. П. Бутурлина, бывали и у Пушкина[34]. Дом Бутурлиных и дом Пушкиных имели какую то старинную связь, стену о стену, знакомство короткое; к этому же присоединилось и настоящее близкое соседство квартиры Пушкиных с домом графа Бутурлина; к этому же, то есть к заезду в одно время и к Пушкиным и к Бутурлиным, много способствовала даже и дальняя от гнезда московской аристократии (Поварской и Никитской с товарищами) Немецкая слобода (прибрежья Головинские) — и вот потому-то какой нибудь житель Тверской улицы или Арбатской, не без пользы и для себя и для коней своих всегда рассчитывал, что, ехавши в Немецкую слободу к тому-то, кстати там же заехать ещё и к тому-то и к третьему. Да, Москва — дистанция огромного размера!..

В самом-деле: например, мне с Большой Никитской улицы от Старого Вознесения[35], в приходе которого я жил, тут было путешествие порядочное; а были ещё люди, которые ездят и езжали туда-же, в Немецкую слободу, из-за Москворечья, с Пресни, с Зацепы и проч., и проч. Этаких гостей уж можно и должно было называть совершенно дорожными.

С. Л. Пушкин и нас прыгунов очень часто, да и почти всегда, приглашал к себе также наряду с другими… У меня на уме тогда бывала какая-то баронесса Б… премиленькая, прехорошенькая, немножко бледненькая. Да, я именно для неё только никак не манкировал ни бутурлинскими ни пушкинскими вечерами. Она тогда, как моя звёздочка-путеводительница, являлась или там, или сям непременно.

Я обыкновенно посещал Сергея Львовича или с братом его Василием Львовичем[36], или ещё чаще, ибо Василий Львович не всегда жил в Москве, с князем… или с Ст…ром…

Молодой Пушкин, как в эти дни мне казалось, был скромный ребёнок; он очень понимал себя; но никогда не вмешивался в дела больших, и почти вечно сиживал как-то в уголочке, а иногда стаивал прижавшись к тому стулу, на котором угораздивался какой-нибудь добрый оратор, басенный эпиграммист, а ещё чаще подле