Книга теней - [67]

Увы. Ни его любовники и любовницы, ни семья, ни друзья не в силах были противостоять его врагам – прокурору, епископу, самому кардиналу, а следовательно, и королю. Лишь глупец отважился бы защищать его. Глупец или тот, кто питал бы к нему истинную любовь.

А чтобы таких не обнаружилось, было объявлено, что любой выступивший против законного разбирательства данного дела должен уплатить десять тысяч ливров штрафа; а кроме того, любые трое и более человек, не состоящие в родстве и собравшиеся вместе без разрешения и с неясными целями, должны быть оштрафованы на пятьдесят тысяч ливров. А поскольку перспектива оказаться в долговой тюрьме не нравилась никому, то и недовольных не обнаружилось. Наоборот, многих честных и мягкосердечных жителей К*** вдруг одолела жажда странствий, и они отправились путешествовать, благо время для этого действительно было подходящее.

В это страшное лето следствие шло быстро. Однако не так чтобы уж очень быстро. Все-таки стояла жара…

К тому же, когда прошел слух о неизбежном осуждении священника, тихий К*** наводнила толпа приезжих, ожидавших любопытного зрелища. Население возросло вдвое против обычного. Хозяева постоялых дворов утроили цены, однако все равно не могли разместить всех желающих – те ходили от дома к дому в поисках глотка эля и свободной постели. Никогда еще дела горожан не шли лучше. Булочники выпекали хлеб днем и ночью. В то лето все потаскухи, живущие в К***, обогатились. Коснулась эта благодать и многих мужчин. Месье Адам уговорил знакомых купцов оплатить издание листовок, где с мельчайшими подробностями перечислялись все выдвигаемые против кюре обвинения, одно хлеще другого; наняли мальчишек-разносчиков, чтобы те распространили их по всем окрестным селениям, находящимся от К*** менее чем в двух днях пути. Никогда еще К***, с тех пор как его посетила труппа заезжих столичных акробатов с карликами и танцующими медведями, не готовился к такому захватывающему зрелищу.

Отец Луи мог видеть бурлящую площадь сквозь частый переплет окна своей чердачной камеры-одиночки. Шум будил его по ночам. На койках, которыми были заставлены все комнаты в городе, спали в несколько смен, так что множество людей пили и танцевали ночью; ожидая своей очереди выспаться, они дрались, блудили, издевались над собачонками, сажая их в ямы, предназначенные для забредающих из лесу кабанов, и радовались, слушая, как те тявкают. Если какие-нибудь два друга ехали порознь из разных городов, они назначали встречу на площади в К***, под стягом Бурбонов. Священник понимал, что все это не предвещает ему ничего хорошего: никто не ехал посмотреть на процесс – только на казнь.

Вести о том, что в К*** разоблачили и сожгли не то колдуна, не то самого дьявола (несколько, по правде сказать, преждевременные), распространялись широко и быстро. Среди крестьян читать умели немногие, а потому история с отцом Луи передавалась из уст в уста, обрастала все новыми и новыми небылицами; Мадлен, сидя у окна, слышала через закрытые ставни достаточно досужих пересудов, чтобы догадаться, что замышляет клика ее отца. А чтобы окончательно убить у нее надежду на соединение с любимым, ее тюремщица безжалостно подсунула под дверь одну из листовок, в которой бесчинства священника-дьявола живописались и при помощи слов, и посредством рисунков.

Мадлен понимала, что ей нужно что-то предпринять. За два дня она разработала план.

Она примет участие в суде над Луи. Разве не идет молва, что он разбил ее жизнь? Лучшей свидетельницы обвинения, чем она, не сыскать. Она еще покажет этой крошке Капо, этой развратной сучке! Ибо разве обольщение – а кто в К*** не знает, что Мадлен была обольщена дьяволом, – разве обольщение не стоит у чертей сразу на втором месте после колдовства? О да, ей нужно что-то придумать и обязательно попасть на заседание суда. Все что угодно, лишь бы увидеть вновь дорогого Луи!

Дочь прокурора, она достаточно много знала о том, что такое дело о колдовстве и допросы с пристрастием; тут было от чего расстроиться . И это еще мягко сказано. Но она слышала о других подобных процессах и верила, что у нее получится. Должно получиться.

А когда она увидит своего Луи, когда встретится с ним в зале суда, она публично отречется от всех данных ею показаний. Да, отречется и будет настаивать на этом! Возьмет назад каждое слово. И спасет его! Скажет, что любит его, а он любит ее. Да, он действительно отец ее ребенка, скажет она. Да, они собирались провести вместе всю жизнь, ибо связаны браком… подобием брака.

И Мадлен, лежа на койке в своей душной келье, переставала строить планы, касающиеся спасения Луи, уносясь на крыльях мечты в страну сладких воспоминаний. О да, воспоминаний об их тайном венчании. В ту ночь она потихоньку сбежала из дому, чтобы встретиться с кюре в церкви Сен-Пьер. То было начало весны, и ночь оказалась прохладной. Узкий серп месяца высоко висел на небосклоне. Ах, как тиха была эта ночь! Вдали кружил одинокий ворон. Вот где-то лениво скрипнуло колесо повозки на одной из мощенных булыжником улиц. Вот из-за городской стены залетел с удобряемых навозом полей ветерок – даже он оказался приятен. Опасаясь невзначай попасться кому-нибудь на глаза, Мадлен спешила при малейшем шорохе скользнуть в тень от ближайшего дома, пока наконец не пробралась к большой церкви на площади; ее устремленный ввысь остроконечный шпиль, казалось, разрывал черную ночную парчу.