Книга теней - [46]
Когда мэру наконец дали договорить, было решено: меня запрут на ночь и на рассвете устроят допрос. Что же до сестры Клер де Сазильи, ближайшее утро застанет ее новой матерью-настоятельницей монастыря.
Собравшиеся встретили эту весть радостными возгласами. Лишь сестра Клер все никак не могла оправиться от пережитого ею потрясения. Она молча стояла, не в силах оторвать от меня взор, а обезображенное лицо ее было страшным. Мэр, словно заправский епископ, вознес молитву о скорейшем ее выздоровлении и благословил ее грядущее управление монастырем. На том и закончили. Сестру Клер подхватили под руки юные сподвижницы и вывели из библиотеки; позади шли смотрительница лазарета, ключница и совсем сбитая с толку молодая сестра Екатерина.
Едва сестра Клер скрылась из виду, как я услышала позади себя звон и бряцание цепей. Я обернулась – насколько могла повернуть голову, ибо меня по-прежнему крепко держали мужские руки, – и увидела тех парней, которых мэр давеча отослал куда-то. Теперь, когда они исполнили его распоряжение, стало ясно, в чем оно состояло: они спускались по дальней лестнице в конюшню, дабы найти там что-нибудь, чем меня «стреножить», связав или сковав, – одним словом, обезопасить на ночь. Они принесли старые цепи – толстые, грязные, изъеденные ржавчиною; ими пользовались, когда по какой-то причине лошадьми овладевало беспокойство; на концах цепей имелись скобы, которые надевали на передние ноги чуть повыше копыт. Я повнимательнее присмотрелась и поняла: надежды на то, что ночью они соскользнут с меня, нет.
Мэр, уставший и выдохшийся, объявил, что его помощники позаботятся о деталях моего заточения, и отпустил еще остававшихся в малой библиотеке девиц и селян.
Через час мать Марию и один оставленный ей сундук – о, сколько дивных вещей, сколько книг осталось в ее покоях! – водрузили на телегу, привязанную к задку кареты мэра. Вот каким образом предстояло удалиться в изгнание прежней настоятельнице монастыря С*** – подпрыгивая на рытвинах, прикрываясь руками, дабы защититься от летящих в нее отбросов и перезрелых плодов, которыми местные жители с радостью станут забрасывать «эту негодницу».
В библиотеке вместе со мной остались четыре крепких мужчины, три женщины и еще двое деревенских пареньков. Двое мужчин крепко держали меня за руки, в то время как остальные расставляли стулья вдоль стен, оставив посередине лишь большой прямоугольный дубовый стол да еще один стул рядом с ним. Женщины – косматые, нечесаные толстухи – сгрудились в дальнем углу, устроив там сборище, весьма напоминавшее шабаш. Что касается парней, они распутывали цепь, орудуя при этом ломиками из кованого железа, большими, как берцовые кости.
Наконец моя тюрьма была готова. Цепи положили на пол рядом со мной. Они выглядели так, словно из них только что вырвался некто, кому повезло много больше, чем мне. Женщины вышли и вскоре вернулись, неся кувшин с водою, кружку, черствый каравай черного хлеба (от которого, похоже, откусить кусок было бы столь же трудно, как от степной черепахи) и небольшой горшок, куда мне предстояло ходить по нужде. Они поставили кувшин и кружку на стол, рядом положили хлеб, а горшок засунули под стул. Кто-то – не помню, кто именно, – притащил соломенный тюфяк и оставил рядом со стулом; при этом селяне, похоже, прикинули, как далеко я смогу добраться, будучи прикованной к столу. Все эти вещи, как они полагали, находились для меня в пределах досягаемости, а стало быть, отведенное мне пространство ограничивалось окружностью, протяженность коей составляла не более пяти шагов. Я молча наблюдала за столь драматическим представлением. Один из мужчин сел на стул, другой обошел вокруг него, держа в руках растянутую на полную длину цепь, как бы описывая ею круг, в котором мне суждено находиться; третий присоединился к ним и принялся вычерчивать схему всего этого на клочке бумаги, явно выдранном из одной из библиотечных книг; он яростно чиркал на нем что-то огрызком карандаша (который обрел способность писать лишь после того, как он обгрыз кривыми зубами его кончик), делал какие-то вычисления, но, видимо, у него не слишком получалось, ибо в итоге он все-таки решил не мучиться с расчетами. Не менее раздосадованные, чем он, двое его товарищей помогли ему надеть на меня оковы, тогда как четвертый стоял рядом.
Когда скобы кандалов сомкнулись на моих лодыжках, я испытала боль. Железо лязгнуло о железо; в замках со скрежетом повернулся ключ. Более тщательную подгонку кандалов велели осуществить женщинам, что было исполнено ими вежливо и с большим старанием, тогда как мужчины и парни отошли к двери и принялись там шептаться.
– Пожалуйста, поверните ногу вот так, барышня…
– Не соизволите ли присесть на этот стул…
Когда парни захихикали над чем-то, хотя, по-моему, для смеха не было совсем никакого повода, мужчина, который, судя по внешности, являлся отцом одного из них (правда, ежели судить только по ней, я точно так же могла заключить, что их родила любая деревенская баба от любого из тупых деревенских мужланов), отвесил обоим по увесистой оплеухе. Похоже, поступив так, он хотел заставить их почувствовать не только тяжесть своей длани, но и серьезность обстоятельств.
