Книга тайн - [121]

Смущенно пожав плечами, она встала, стащила через голову свитер, вылезла из джинсов. На ней остались только белая сорочка и трусики с бюстгальтером. Она стояла на ковре в середине номера, чуть краснея, словно девственница, не знающая, что делать в первую брачную ночь. Ник старался не смотреть на нее.

— Я просто хочу, чтобы ты обнял меня.

Ник кивнул. Он слишком устал, чтобы чувствовать смущение. Он разделся и, оставшись в одних трусах, улегся в постель следом за Эмили. Лег рядом с ней, прижавшись грудью к ее лопаткам. Она вздрогнула. Он отодвинулся было, но она ухватила его руку и крепко прижала к своей талии.

— Так хорошо. Просто давно такого не испытывала. — Она вздохнула. — Не этого. Просто… тепла.

— Кажется, я тебя понимаю.

Она снова прижалась к нему. Ник положил ладонь на ее живот, приходя в ужас оттого, что прикасается к таким ее местам, к которым не должен прикасаться, и в то же время желая этого. Он вспомнил, как лежал точно так же с Джиллиан, испытывая такое же смущение, так близко и в то же время чувствуя расстояние. Всегда расстояние.

Он уснул.

LXIV

Майнц

Когда Фуст ушел, я принялся бродить по дому. День клонился к вечеру, скоро станет слишком темно и все пойдут отдыхать. Пока еще работы, которые были жизнью и дыханием дома, продолжались. Выйдя во двор, я почувствовал тяжелый запах горящего масла с едким привкусом угольного дыма. На отцовской кухне мы теперь отливали литеры, а там, где раньше мездрили кожи, готовили чернила. В литейной я увидел искры — отлитые литеры доводились на шлифовальном колесе.

Я поднялся по наружной лестнице у пристройки и по переходу прошел в главный дом. Здесь внешняя галерея огибала внутренний двор. Я на ходу смотрел сквозь зарешеченные окна. В той комнате, где когда-то изготовитель пуансонов делал формы для монет, теперь Готц выбивал буквы на медных квадратиках. В соседней комнате отец Гюнтер сидел за письменным столом, склонившись над маленьким томиком Библии. Рядом с ним лежал лист бумаги, а в руке он держал перо, которое, пока он читал, ни на мгновение не останавливалось. Для любого, кто видел писца за работой, это было неестественно: перо танцевало вверх и вниз по странице, явно наобум перепрыгивало через строчки. Оно не останавливалось на одном месте, чтобы вырисовать букву, а оставляло след из точек и коротких линий, какие оставляют птицы на снегу. Если он кого и напоминал, то не писца, а приказчика из купеческой лавки, занимающегося учетом товара. На самом же деле он производил учет всем буквам во всех словах Книги Бытия.

Он увидел, что я прохожу мимо, и крикнул:

— Ну как — получил, что хотел?

— Он даст нам восемьсот гульденов сейчас, а остальное потом. — Это было меньше, чем я просил, но больше, чем ожидал. — Купленное оборудование будет обеспечением денег. Он получит исключительные права продавать изготовленное нами, еще он согласился не участвовать в распределении прибылей. И он заказал пятьдесят экземпляров грамматики Доната — они будут нужны ему через три месяца. — Я рассмеялся. — Видел бы ты выражение его лица. Он поверить не мог, что такое возможно.

— Значит, он не заметил, что грамматика поддельная?

— Она была сделана безупречно.

Хотя индульгенция и была настоящей, грамматика, та, что я показал Фусту, была делом рук отца Гюнтера, который, вооружившись гусиным пером, провел над работой две бессонные ночи, когда стало понятно, что мы не сможем изготовить достаточно литер для печати всех шестнадцати страниц к назначенному времени.

— Через три месяца это не будет иметь значения, — сказал я ему.

В следующей комнате было темно; проходя мимо, я уловил запах сырости, исходящей от влажной бумаги, что хранилась внутри. В конце галереи еще один лестничный пролет вел на верхний этаж. Я уже собрался подняться, когда в сумерках раздался осторожный стук.

Кто-то стоял у парадной двери.

Я помедлил. Никто не приходил в Гутенбергхоф. И уж конечно, в такой час. Может быть, это Фуст передумал? Или городская стража? Больше двадцати пяти лет прошло с того дня, когда я бежал после преступления в доме Конрада Шмидта, но стука в дверь все еще было достаточно, чтобы кровь заледенела у меня в жилах. Я подождал.

На стук ответил Бейлдек, мой слуга. Я услышал, как он спрашивает, кто там, но ответ был такой тихий, что я не разобрал его. Дверь скрипнула и открылась. Я перевесился над перилами и посмотрел вниз. Из черноты под аркой двора вышла фигура. Человек двигался медленно, опираясь на палку, постукивавшую по булыжнику. Он остановился в середине. А потом, словно зная, что я все время смотрел на него, поднял голову.

Ноги у меня подкосились. Я крепче ухватился за перила.

— Каспар?

Он усмехнулся резко, отрывисто, словно ворона каркнула.

— Hier bin ich. Вот и я.

LXV

Рейнланд-Пфальц, Германия

Ник не знал, когда проснулся. В номере мотеля стояли сумерки — плотные занавеси не пускали внутрь свет пасмурного дня. Всю последнюю неделю он прожил в этом блеклом мраке — в свете вагонов, уличных фонарей, автомобильных фар и голых лампочек. Муха, тонущая в янтаре.

Но янтарь был холоден, а Ник чувствовал благодатное тепло, излучаемое одеялами, простынями, Эмили. Сорочка на ней задралась во сне, и она прижималась к его животу голой спиной, их тела сомкнулись в одном изломе.